Кто укокошил натурщика? - [88]

Немного огорчённый этим обстоятельством, но более обрадованный обретением свободы, я, ориентируясь по компьютерному компасу, поплёлся на север, в сторону острова Муртазаева. Всего через полчаса был уже на берегу пролива, за которым развернулась твердь, где меня ждали мои роботы-звероловы и отловленные ими, вместо похищенных двухоботом, кандидаты в цирковые артисты.

Ни топора, ни пилы, ни прочих инструментов у меня не было, и я не мог соорудить лодку или плот из деревьев. Зато на разжиженных брегах впадающего в пролив ручья шелестели густые заросли тростника, и я, вспомнив, что в древности люди бороздили моря и океаны на тростниковых плотах, принялся сооружать плотик, выдёргивая пустотелый, как поплавок, тростник с корнями из болотистой почвы. Девять километров, отделяющие остров Флоки от острова Муртазаева, — расстояние небольшое, опытный пловец запросто проплыл бы такую дистанцию в тёплой воде. Но я, во-первых, не был опытным пловцом; а во-вторых, барахтающийся на поверхности человек мог привлечь крупных морских хищников, в то время как дрейфующий по поверхности тростник для хищников не представляет интереса. Короче говоря, через четыре часа я уже плыл на груде связанных тонкими лианами тростниковых снопов, гребя вместо весла кроной сломанного деревца. Океаны бороздить на таком хлипком плавсредстве нельзя, но на девять километров его должно хватить, тем более что над проливом царил штиль.

Загребая океанский рассол своим пушистым веслом, я размышлял.

Двухоботный дрессировщик отбраковал меня из-за того, что я не стал плясать под его дудку, видимо, посчитав меня существом глупым и примитивным, так же, как я отбраковал перепончатоухого чешуехвоста, думал я. Но я-то игнорировал инопланетного укротителя не потому, что не имею разума, а потому, что имею чувство собственного достоинства. Я читал, что когда-то людей, которые, обладая чувством собственного достоинства, отказывались холопствовать перед представителями власти, объявляли безумцами и отправляли в лечебницы для сумасшедших. Это что же, мы считаем собак, дельфинов и шимпанзе самыми умными из земных существ потому, что у них нет чувства собственного достоинства, и они охотно пресмыкаются перед нами, холопски пляшут под нашу дудку? Выходит, критерием разумности мы считаем отсутствие собственного достоинства, умение и способность холопствовать и пресмыкаться? А наличие чувства собственного достоинства, неспособность или нежелание холопствовать и пресмыкаться — это для нас критерий неразумности? Напрашивается предположение, что на Земле могут быть существа умнее, даже почти братья по разуму, но, имея чувство собственного достоинства, они нас игнорируют, и оттого мы их в грош не ставим, считая глупыми, примитивными тварями. Может, разумные существа, которых мы считаем неразумным зверьём, презирают нас за маниакальное стремление властвовать над природой, нанося ей непоправимый вред; за идиотическое стремление к самоуничтожению в войнах, лагерях смерти, террористических актах… Может, они брезгают контактировать со столь неумными и недобрыми существами, как мы, люди, гомо сапиенсы. Может, они считают человечество не высшим достижением эволюции, а злокачественной опухолью биосферы.

(Когда я впоследствии, уже возвращаясь на Землю на космовозе «Харьков», поделился своими размышлениями с юнгой Аскольдом, этот начитанный юноша ответил мне цитатой. Он прочёл по памяти строки немецкого писателя-романтика Эрнста Теодора Амадея Гофмана; строки, написанные в начале девятнадцатого века якобы от лица животного (или, коль речь о животном, правильнее говорить не «от лица», а «от морды»?): «Неужели умение ходить прямо, на двух ногах, — такое великое достижение, что племя, которое зовётся людьми, присвоило себе право господствовать над нами всеми, кто ходит на четырёх, намного лучше него удерживая равновесие? Но я знаю, они, люди, более всего гордятся тем, что будто бы сидит у них в голове и что они зовут разумом. Я плохо представляю себе, что это такое, но одно знаю наверняка: если разум — лишь способность сознательно действовать и не совершать глупостей, то я не поменяюсь ни с одним человеком».)

Короче говоря, предаваясь такому философствованию с налётом мизантропии, без отрыва от гребли деревцем, я, не спеша, за четыре с небольшим часа, переплыл на утлом плотике пролив и причалил к острову Муртазаева, где, вернувшись на стоянку, продолжу дрессировку отловленных роботами — Ильёй, Добрыней и Алёшей — и ими же уже немного выдрессированных животных, выбирая самых талантливых и ожидая возвращения за мной челнока с космовоза.

Когда до берега оставалось всего каких-то две сотни метров, я заметил, что параллельно мне от острова Флоки к острову Муртазаева по воде перемещается некая точка. Напряг зрение, пытаясь её рассмотреть.

Вроде, это был маленький плотик.

Вроде, на нём плыло небольшое существо, гребя маленьким веслом или просто конечностью.

Вроде, существо было похоже на обезьянку или лемура.

А может, мне это только померещилось.

* * *

Так завершается фрагмент мемуаров дрессировщика Тристана Цвяха, похожий на притчу, загримированную под научно-фантастический рассказ.