Кто убил профессора Ф.Ф. Белоярцева? История "голубой крови" в зеркале прессы - [66]

— Несколько дней назад, в первом по приезде интервью, вы едва ли не сразу сказали о том, что очень хотели бы послушать нашу музыку. Вам это удалось?

— Выдался один свободный вечер, и я был в Большом театре. К сожалению, больше таких вечеров не было. А я, по правде говоря, предпочел бы бывать на музыкальных концертах, а не на официальных приемах. Я с огромным почтением отношусь к русской культуре.

' — А что вы думаете о нашей науке, прежде всего о химии, деле вашей жизни?

— О, ваши ученые — очень известные в мире люди. Я стараюсь следить за всеми их работами.

— А личные встречи — они частые?

— В этом есть определенные трудности. Для СССР, мне кажется, это трудности прежде всего финансовые.

— Значит, советские ученые — нечастые гости во Франции?

— Гораздо более редкие, чем ученые из ФРГ, Италии, даже Америки, хотя она много дальше от нас, чем ваша страна. Я не могу, конечно, сказать, что их совсем нет…

— Такие визиты, как ваш, хотя бы частично компенсируют это недоразумение в наших отношениях.

— Да, и это — одна из целей поездки.

— Ну, а кроме впечатлений от встречи с Москвой, есть, так сказать, материальные итоги визита: подписанные контракты, соглашения?

— Нет. Но такой задачи и не было. Должен сказать, что именно в результате московских встреч мы пришли к выводу, что надо использовать складывающиеся отношения более интенсивно, более конкретно. Что касается "Рон-Пуленк", то мы решили назначить для советских ученых две стипендии в университете Луи Пастера в Страсбурге, чтобы они могли стажироваться там. Это легко, поскольку университет недавно получил статус всеевропейского (господин Лен по скромности умолчал, что это тем более легко, поскольку он — один из самых уважаемых профессоров этого университета. — А.К.). Хотели бы установить контакты ученых этого университета с советскими учеными, в частности с Академией наук СССР.

— Господин Лен, ваша фирма "Рон-Пуленк" — крупнейший химический концерн. У нас в стране сейчас — очень мощное движение "зеленых", которые требуют ликвидации химических предприятий. Люди хотят дышать чистым воздухом.

— И они, конечно, правы! Сейчас, мне кажется, существуют все возможности, чтобы загрязнение было сокращено до минимума. Это, конечно, стоит дороже, но наш долг — поступать так. Видите ли, тут проблема не научная. Проблема в том, чтобы захотеть сделать.

— Может быть, это и проблема психологии сознания? Сколько ни очищайте воздух, сколько ни убеждайте людей в том, что заводы уже не дымят, все равно один факт их существования будет отравлять жизнь людей. Развитие химической промышленности, как, к примеру, и атомной, будет разбиваться не о слабость технологий, а о психологию людей. Это она вдруг восстала, и ученые пожинают плоды этого восстания.

— Наверное, вы правы. Людям надо больше рассказывать, как мы работаем. Когда я говорил, что у нас есть все возможности, чтобы дышать свежим воздухом, то не имел в виду, что его надо очищать. Его можно не заражать, вот моя мысль.

— У нас многие химические предприятия до сих пор — вне общественного контроля. А как во Франции?

— Есть общественные советы по безопасности и контролю, поэтому, наверное, нет проблемы гласности.

— А как вам показался воздух Москвы по сравнению с парижским?

— Такие города, как наши, по-моему, страдают сильными загрязнениями. Я не могу сказать, что взял и сразу почувствовал, какой ужасный в Москве воздух, но, конечно… — Тут профессор деликатно замялся, а переводчик требовательно посмртрела на меня в ожидании следующего вопроса.

— Наша наука, считают многие, серьезно больна. Это болезнь — монополизм. Талантливым ученым без атрибутов власти трудно, часто невозможно добиться того, чтобы их мнение было услышано. Нам эта болезнь сильно мешает жить. А вам?

— Что вам сказать? Если "нет", будет нескромно. Но, понимаете, слишком сильна экономическая заинтересованность в точке зрения талантливых людей, чтобы позволить себе роскошь пренебрегать ею.

— Я спросил об этом не случайно. Знаю, что вы успели побывать и в Институтах Пущино. Поэтому, может быть, знаете о тяжелой судьбе одного лечебного препарата: перфторана?

— Да, я кое-что слышал об этом.

— У нас его называют "голубая кровь". Лекарство, которе принесло реальную помощь множеству людей, буквально вытащило с того света сотни наших ребят во время войны в Афганистане, — легло "на полку" по той причине, что есть альтернативный препарат, до сих пор принесший больше пользы его авторитетным разработчикам, чем больным. Возможна ли во Франции такая ситуация?

— Нет. Может быть, конечно, что два института разработали препараты либо одного качества, либо разных. Обе регистрируются и выпускаются на рынок, а дальше действуют его законы: покупают то, что приносит облегчение… Извините, но больше нет ни минуты, хочется все-таки успеть на самолет… До свидания!

— Благодарю вас, господин Лен.

Так оборвалось это интервью. Но, может быть, и хорошо, что как раз на этих словах, на этих мыслях.

23. Время релаксации С. Шноль (Журнал "Коммунист", 1989, № 15, с. 93–95)

На моем рабочем столе неоконченная статья "Традиция посмертной славы и научно-технический прогресс". Когда-нибудь я все же допишу ее. Сегодня эта сжимающая душу тема все разрастается и все труднее становится придать статье строгие формы.