Кто-то за дверью - [40]

Сойдя со ступенек, не останавливаюсь, а направляюсь к Гансу, все тем же медленным и тяжелым шагом, и это поступь только что обретенной мною храбрости. Когда я оказываюсь всего в двух метрах от безумца, он не выдерживает. Он поднимает руку, прикрывая лицо неловким испуганным движением, как делают провинившиеся дети в ожидании подзатыльника – зрелище просто душераздирающее. Снова – это жалкий человек, который знает – я его хозяин, создатель, отец.

– Я не хотел ее убить, нет, клянусь вам, я говорю правду! – лепечет он.

Он снова абсолютно безобиден, и я обращаю свой взгляд к Пюс. Вся дрожа, она чуть приподнялась на локте и смотрит на меня, ничего не понимая, но зная одно: она спасена и спас ее я.

Когда же кровь снова приливает к ее лицу, оживляет рассудок и будит инстинкт, она спрыгивает с дивана и устремляется ко мне в объятия. Подобно зайчишке, на время парализованному светом фар и вдруг одним прыжком добравшемуся до спасительной чащи.

То, что Ганс видит, сражает его окончательно. В полной растерянности он смотрит, как мы, обнявшись, стоим рядом.

– Но что же вы делаете? – с трудом выговаривает он.

Франсуаза, его жена, – в моих объятиях, в объятиях его друга, того, кто вернул ему душу! Он теряет последние остатки разума (если что-то еще оставалось).

Пюс в моих объятиях дрожит всем телом, она потрясена не меньше.

– О, Луи, Луи! – стонет она, задыхаясь. – Скажи, что все это сон! Страшный сон!

– Действительно, это своего рода сон, – говорю я вполголоса.

Затем, резко отстранившись от нее, подхожу к Гансу, который, совершенно ошалев, стоит в двух шагах от входной двери. Надо покончить с этим, одним махом отрезать все нити, которые я держал в руках, успешно ведя игру, и которые теперь, перепутавшись, ничему больше не служат.

– Ну, что вы стоите! – говорю я Гансу. – Уходите! Бегите отсюда!

Вдруг мое сердце сжимается: из его глаз выкатываются слезы и медленно стекают по серым щекам. Эти слезы ужасны.

– А моя жена? – жалобно произносит он. – А Франсуаза?

О, несчастный, о, потерянная душа!

– Это не ваша жена, Ганс, – мягко объясняю я ему.

– Это не моя жена? – повторяет он, привыкнув верить всему, что я говорю.

– Нет, Ганс.

– Почему вы называете меня Гансом?

– Потому что это ваше имя.

Он не спорит. Лишь сжимает лоб своими большими руками.

– Мне больно, – говорит он.

У него нет больше сил не понимать, он страдает до крика.

Открываю дверь, выталкиваю его на улицу и думаю о том, что проклятие настигнет меня. Он делает шаг, другой и, обернувшись, бросает на меня отчаянный взгляд. Этого перенести я уже не в состоянии. Быстро захлопываю дверь и стою, прижавшись к ней лбом – то дерево моего креста.

X

Сколько времени простоял я так, прислонившись к этой проклятой двери после ухода Ганса? Не знаю, но внезапно ощущаю на своем затылке дыхание Пюс и прихожу в чувство, словно очнувшись от обморока.

– О, Луи, если б не ты! – шепчет Пюс. – Я еще чувствую, как его пальцы сжимают мне горло. – И, взглянув с опаской на дверь, спрашивает: – А вдруг он вернется, Луи?

Я окончательно овладел собой и, отстранившись от Пюс, твердо заявляю, что этот человек наверняка не вернется.

– Полиция разыскивает его по всему городу. Он попадется на первом же углу.

– Откуда ты знаешь? – удивленно спрашивает Пюс.

– Прочитал в газетах. Это сумасшедший, сбежавший из лечебницы. Он страдает амнезией, опасный убийца.

Наступает молчание. Лицо Пюс принимает свое обычное выражение. К ней возвращается разум, способность рассуждать. Она обходит меня вокруг, наморщив лоб, силясь что-то понять.

Вдруг она поднимает глаза, и я вижу, как сверкает ее взгляд.

– Но, послушай, Луи, я не понимаю... Если ты был здесь... Ведь ты был здесь, не так ли, и присутствовал с самого начала, раз не вошел в дом с улицы?

– Успокойся, – говорю я. – Опасность миновала.

– Да, – сухо произносит она, – опасность миновала, я знаю. Но я хочу понять... Луи, если ты был здесь, выходит, ты знал, что в доме сумасшедший. Ты знал?

О, я не стану уклоняться от ответа, любовь моя! Ты уже поняла. Не все, конечно, но смутно догадываешься о главном.

– Да, я знал, что он в доме, – отвечаю спокойно.

– Но тогда, значит, ты все видел, все слышал?

– Абсолютно все. Могу даже сказать определенно, что от моего внимания ничто не ускользнуло.

В ответ на это невозмутимое признание в ее глазах снова появляется ужас.

– И ты стоял там, наверху... подглядывал... пока этот сумасшедший нам угрожал?

Последние слова застревают у нее в горле. Вижу, как она постепенно, со страхом переводит взгляд на дверь, ведущую в комнату для гостей.

– Луи, надо открыть эту дверь, – тихо произносит Пюс. – Надо узнать, что случилось...

Она умолкает, а я глухим голосом договариваю:

– ...что случилось с Полем Дамьеном?

Мы смотрим друг на друга, мы друг друга понимаем и пугаем. Но она права. Узнать надо. Подхожу к двери, резко распахиваю и заглядываю в комнату.

Поль Дамьен лежит на ковре в передней. У него очень бледное, совершенно спокойное лицо. Будто он спит. Но я знаю, что он не спит. Не спал бы он так на протяжении целого получаса. Рукояткой револьвера Ганс проломил ему затылок. Для очистки совести, присев на корточки, щупаю пульс.