Кто-то умер от любви - [35]

— Месье Винникотт, скажите, как ваше имя?

— Роберт. А почему вы спрашиваете, мадемуазель?

— О, просто так. Большое вам спасибо.

В какой-то момент я подумала: а вдруг под фамилией Винникотт скрывается Луи? Но тут же поняла всю нелепость этой мысли: Луи писал по-французски свободно, как пишут только на родном языке. На чужом так не напишешь.

Я позвонила Мелани, чтобы поблагодарить ее за такой ценный источник информации, а заодно известить, что и завтра не приду на работу, а буду улаживать свои личные дела.

Потом быстренько приняла душ, оделась потеплей, взяла ключи от машины и дорожную карту. От деревни Нюизман-о-Буа, конечно, ничего не осталось, но кто знает, вдруг сама церковь и ее кладбище что-нибудь мне подскажут.

Открыв дверь, я чуть не сбила с ног мадам Мерло, которая уже подняла руку к звонку.

Она принесла мне толстый пакет, который не удалось просунуть в щель почтового ящика. Все ли у меня в порядке? Вот уже четыре дня как я не выхожу из квартиры, она даже забеспокоилась. Да-да, мадам Мерло, все хорошо. Мне было некогда с ней болтать, я почти выхватила пакет из ее рук, спеша взглянуть на почерк.

Так-так, значит, Луи еще не сказал своего последнего слова. Ладно, прочтем потом.

Из Парижа до Витри-ле-Франсуа. После Витри-ле-Франсуа свернуть на шоссе Д-13 и ехать в сторону озера Лак-дю-Дер до Труа. А оттуда дорога ведет прямо к Сент-Мари-дю-Лак.

В большом пакете оказался еще один, поменьше, завернутый в коричневую бумагу, и конвертик с коротеньким письмом, надписанный все той же рукой — рукой Луи.

* * *

«Дорогая Камилла,

Я думал, что знаю все об этой истории, но мне понадобилось бы много лет, чтобы понять, как оно было в действительности. Такого я не ожидал, я был уверен, что знаю правду. Но она раскрылась только теперь.

Я не сержусь на Анни за то, что она скрыла ее от меня, — она уже понимала, на какие безумства способна ревность. Это понимание досталось ей дорогой ценой.

Я сразу же узнал ее — не по внешнему облику, а по первым словам. Мне почудилось, будто передо мной призрак. Ее голос не допускал диалога, она все рассказала сразу, на одном дыхании. С откровенным бесстыдством виноватой женщины. С полнейшим пренебрежением к моим чувствам. Я слушал ее ошеломленный, не смея перебить. Все было предельно ясно — отвратительно, но ясно.»

* * *

Дорогая Камилла. Эти два слова пронзили мне сердце.

И, странное дело, именно в этот момент я поняла, что Луиза — это я.

Я развернула коричневую бумагу. Под ней оказалась школьная тетрадь. Я открыла ее.

Все тот же почерк Луи, только более убористый, более нервный. Но рассказ — от лица женщины.

* * *

Все, что я сделала, было сделано с единственной целью — не потерять мужа. Я не ищу оправданий, мне нет прощения. Скажу только одно: я любила этого человека больше жизни.

Даже не знаю, с чего начать.

Первое, что приходит на ум, — это наша размолвка в «Лескалье».

Меня разбудил на заре стук его пишущей машинки. Мой муж был журналистом, и дорога от «Лескалье» до его парижской редакции и обратно делала его рабочий день бесконечным. Часто я уже спала, когда он возвращался домой, но зато каждое утро я приносила ему чашку кофе, и мы пили его вместе. В то утро он опрокинул чашку.

— Поверить не могу: убиты около ста человек, схвачены более тридцати тысяч, об этом кричат на каждом углу, а ты как будто с луны свалилась.

Да, я свалилась с луны. В Германии Геббельс открыл эту жуткую охоту на евреев, и его нацистские банды разбили столько витрин и посуды, что эту ночь назвали «Хрустальной»… И чем подробнее мой муж объяснял мне, что произошло, тем явственней я ощущала его гнев. Под конец он просто взорвался:

— Так дальше жить невозможно! Я согласился поселиться здесь лишь для того, чтобы тебе стало легче, но не для того, чтобы ты с утра до вечера плакалась на судьбу! Я тебя просто не узнаю. Ты больше ничем не интересуешься, тебя волнует только одно: купил ли я холст, уголь и краски… Уж не думаешь ли ты, что, став отшельницей, решишь свою проблему? Ну вот, теперь я опаздываю!

— Давай-давай! Иди себе! Возвращайся туда, где все в курсе всего. Разъясняй своим драгоценным читателям, куда катится мир, но не трудись разъяснять мне, куда он покатился для нас с тобой, после того что с нами случилось.

Это была первая ссора в нашей жизни, и я поняла, что она тоже открыла сезон охоты на что-то, соединявшее нас. Это произошло и ноября 1938 года. Муж сказал правду: уже много недель я не читала никаких газет. Мне была невыносима развернувшаяся кампания по пропаганде деторождения. Куда ни глянь, всюду одни и те же заклинания:

РОЖДАЙТЕ ДЕТЕЙ! РОЖДАЙТЕ ДЕТЕЙ!

МЫ ДОЛЖНЫ ВОСПОЛНИТЬ ПОТЕРИ 1914 ГОДА!

60 МИЛЛИОНОВ ФРАНЦУЗОВ —

ВОТ ЗАЛОГ ПРОЧНОГО МИРА!

647 498 СМЕРТЕЙ НА 162 248 РОЖДЕНИЙ —

ЭТО НЕ ПАТРИОТИЧНО…

Ну и что? А у нас в семье на четыре смерти ни одного рождения… А я бессильна это изменить.

Почти шесть лет мы с Полем безуспешно пытались завести ребенка.

Мы поженились 16 марта 1932 года. Мне было девятнадцать лет, Полю — двадцать. Скрепив наш союз, церковные колокола начали отсчет времени для появления потомства: свадьба, ребенок — в нашем кругу не бывало одного без другого.