Кто из вас генерал, девочки? - [19]

– Разве можно работать с людьми, которые делают тебе одолжение, что учатся?

Нелка рассказывает все. Даже дяди-Герину арифметику.

– В сущности, он прав, – печально говорит декан. – Нашим специалистам платят очень мало. Попробуй найти человека за эти мизерные деньги. Я поговорю с выпускниками. Дадут там ему квартиру?

– Дадут! – убежденно говорит Нелка.

– Ну, это уже ничего. А что мне прикажете делать с вами?

Декан ходит по кабинету, декан думает. Нелка изо всей силы тянет вниз юбку, чтобы прикрыть колени. Лучше б он не усадил ее, лучше б она стояла, как виноватая, а так сидишь и прячешь колени. Слава богу, декан хороший и не подумает, что она нарочно носит все такое короткое.

– Скажите, – вдруг спрашивает декан, – сколько у вас денег?

– Сто семьдесят, – говорит Нелка.

– Небогато. Я вот к чему: поедете на Урал? У меня там приятель работает директором одного секретного завода. Вырос у них поселок, дворец прекрасный построили, просил он меня прислать надежного человека. Поедете?

– Поеду! – говорит Нелка.

– Ну и хорошо, – обрадовался декан. – Я позвоню ему сегодня, а вы потихоньку собирайтесь в дальнюю дорогу, а заодно узнайте, сколько стоит билет. Боюсь, что ваших сбережений не хватит.

Вечером Нелка снова собирает чемоданчик. Вытащила Славину рубашку, побежала к мальчишкам.

– Спасибо, Славик, выручил!

Слава бережно прячет рубашку в свой сундучок.

– Что ли, практика у тебя закончилась? – спрашивает он.

– Не сработалась с директором, – смеется Нелка. – Еду на новое место. На Урал.

– А! – говорит Слава.

– До свиданья! – кричит Нелка. – Привезу шишек.

– Шишек? – спрашивает Слава.

– Конечно! – смеется Нелка. – Это же Урал. Это же леса. Это же елки-палки.

– Подожди! – говорит Слава. – Зачем же ты мне принесла рубашку? Там же, наверное, холодно. – Он лезет в сундучок и отдает Нелке рубашку. – Дурная ты!

От Славиной рубашки в чемодане сразу стало тесно. «Вот и хорошо, – думает Нелка. – Не будет болтаться».

Потом садится и пишет две открытки.

«Ма! Все очень здорово. Я еду на Урал. Заработаю кучу денег и куплю кучу вещей – себе и тебе. Не волнуйся. Мне дали хорошее место, потому что все ко мне очень хорошо относятся. Буду тебе писать часто, и не волнуйся. Целую. Я».

И вторую.

«Герман Яковлевич! Если к вам приедет специалист, обеспечьте его жильем. Где хотите достаньте, вы ведь это умеете. Привет тете Риве и Леве. Я еду на практику в очень хорошее место».

Первый раз в жизни Нелка ехала так далеко…

* * *

– Лина, – говорит мне Нелка, – когда-то ты хотела написать книгу, когда-то ты водила нас ночью слушать, как разговаривает степь со старым терриконом. Помнишь? Помнишь, как я ничего не слышала, а ты злилась и говорила, что я тугоухая. Ты заставила меня лечь на землю, и я легла, но и тогда я ничего не слышала, но мне не хотелось тебе в этом признаться, и я тебе соврала, что слышу, как с хрипом дышит террикон и как тоненько растет лебеда. Помнишь? Я завидовала тебе, что ты видишь больше всех, а я иногда не вижу то, что перед самым носом…

– Я осела в учительницах, – отвечаю я.

– Хороших учительницах, – торопится добавить Ритка, и я смеюсь. Сегодня во второй раз мне бросают это определение как спасательный круг. Хотя Ритка ничего не знает, какая я…

– Я это чувствую, – оправдываясь, говорит она, – не знаю, но чувствую. Лину должны любить дети, а в школе это главное – любить.

– Я не про то, – говорит Нелка, – не про то…

– Если ты про книгу, то я ее не написала. Таланта нет…

– А пробовала?

– Ну, чего ты к ней пристала? – возмущается Лелька. – Тебе откровенно говорят – таланта нет. Чего же пробовать?

Меня защитили, а мне обидно. Неужели мне было бы приятно сознавать, что талант был, а я его сгубила? Значит, сидит и молчит в тебе маленькое злобное тщеславие, и только его тронь…

– Знаешь, – говорю я, – не пробовала. Носилась одно время с идеей написать что-то там о своем первом выпуске, но потом был второй, третий, пятый. – Уймись, тщеславие, уймись! – Наверное, действительно таланта во мне, Нела, не было…

– А вдруг был? – упорствует Нелка. – А просто не было воли, силы?

– Привет! – возмущается Лелька. – А воля и сила, по-твоему, что монетка для автомата? Тоже капитал.

– Тоже капитал, – повторяет Нелка. – Тоже. – И смотрит на меня, и говорит жестко: – Ты сжевала свою жизнь, мать, зачем?

– Девочки, девочки! – кричит с крыльца тетя Фрида. – Фима возвращается! И Рива с ним.

Сейчас придет Рива, и нас будет пять женщин. Тетя Фрида не в счет. Из пяти у троих не сложилась семейная жизнь. Три пятых – это шесть десятых, это шестьдесят процентов. Детская арифметика. Случайность или есть сейчас такой вирус, когда на глазах удивленных родственников распадаются вполне приличные пары?

Как Ривина, например. Как моя…

* * *

Больше всего меня раздражали эти полоски бумаги. Каждое утро он методично нарезал их и складывал в пластмассовый стаканчик. К вечеру стаканчик был пуст, а полоски обретали вечность между страницами книг. Он никогда не вынимал закладки, чтобы использовать их еще раз или чтоб просто выбросить. Каждое утро он нарезал бумагу снова. Одну полоску он делал более широкой и писал на ней, что ему нужно сделать в течение дня. Эти бумажки он выбрасывал. И я каждый день выметала одну такую полоску. Побриться. Купить масла. Посмотреть, как у Энгельса. Поменять носки. Пуговица. Рыбий жир. Письмо в Горький. Кино.