Кто ищет, тот всегда найдёт - [42]

Несмотря на то, что высшую математику я знаю на общую четвёрку и потому понимаю, как жизнь катится по синусоиде, но угадать, что будет — пик или канава, и изготовиться к ним не умею. Так было и четвёртого дня, по всем приметам катившего в яму. Слегка взбодрённый овсянкой и ободрённый удовлетворением Ангелины от моей быстро заживающей болячки, я принялся от безделья опять за поиски истины в разбегающихся мыслях местных теоретиков, и только-только собрал всю оставшуюся с позавчера желчь, как дверь в наш отлёжник медленно отворилась, и на пороге возникла какая-то чересчур скромная и незаметная деваха.

— Здравствуйте.

Скосив на неё один глаз, а вторым удерживая строчку в талмуде, я, будучи воспитанным интеллигентом, скупо буркнул:

— Здрасте, — и равнодушно присоединил первый зрак ко второму. Многие сомневаются, что разными глазами можно смотреть в разные стороны, но, думаю, им просто не приходилось списывать контрольные в школе.

— Я к … вам, — слышу рядом шёпотное смущённое обращение.

В досаде, что отрывают от захватывающего чтива, строго наставляю на нахалку оба зрачка — жалко, что нет пенсне, поверх него было бы эффектнее — и … как заору:

— Марья!!! — а потом совсем некстати: — Ты зачем здесь?

Без энцефалитного балахона она оказалась крепкой, пропорционально сложенной и стройной девушкой с тонкой талией в строгом тёмно-синем платье с белым школьным воротничком и белыми кружевными манжетами. Устойчивые крупные ступни надёжно покоились в белых тупоносых туфлях на низком каблуке, а лицо… Я почему-то не смел долго задерживаться на нём взглядом. Видел только русую косу, перекинутую на высокую грудь. А когда решился и быстро взглянул в знакомые глаза, то поразился их преображению. Всегда затуманенные, глядящие внутрь души, сейчас они были распахнуты и сверкали радостью, смущением и, как поманилось, доверием. Я даже растерялся, узрев превращение Золушки не в сказке, а наяву.

— Какая ты красивая! — не удержался от восхищения и вогнал нас обоих в краску.

Кое-как поборов смущение, она, улыбаясь, сообщила как о приятном:

— А меня уволили, — и объяснила причину, — по окончанию полевого сезона.

— Как уволили? — взвился я от возмущения. — Кто… — и осёкся, вспомнив о безрогой бодливой корове.

Марья, уловив моё замешательство от постыдного бессилия и продолжая светло и открыто улыбаться, закрыла неприятную тему:

— Вот пирожки вам, — протянула мне объёмистый газетный кулёк.

Она почему-то стала называть меня на «вы», наверное, стеснялась на людях по-другому, а может, не доверяла возникшим на скале товарищеским отношениям. Глазами манила и приближала, а голосом сдерживала и отдаляла. И эта двойственность её поведения, которую оба чувствовали, сбивала с толку, и я никак не мог настроиться на верный тон.

— А ну, покажи! — встрял Алёшка, молча наблюдавший до сих пор за нашими неуклюжими притираниями. — Надо проверить, что ты там притаранила, не вредно ли больному.

Марья лёгкой скользящей походкой подошла к попрошайке и безропотно отдала мои пирожки.

— С чем? — допрашивал ревизор.

— С горбушей, грибами и брусникой, — ответила Красная Шапочка морскому волку. А у меня потекли слюнки.

— Ты садись, — предложил захватчик, — от тюленя предложения присесть не дождёшься.

Я почувствовал, как вспыхнула моя бестактная, бессовестная рожа, хоть спички поджигай.

— Да, да, — спохватился, — будь, как дома. — Ничего себе, ляпнул: в больничной палате, как дома?

Марья чинно уселась на стул у стола спиной к обжоре и лицом ко мне, сдвинув крупные колени и натянув на них платье.

Я не отношусь к числу чересчур застенчивых, скорее, наоборот — лезу, куда меня не просят — а сейчас, с ней, не знаю, что сказать, как держаться, как будто встретились впервые и не было тайги и тех двух дней, когда были на «ты» и настоящими товарищами. Может, потому, что мне стыдно, что она видела меня слабым и беспомощным, что ей я обязан жизнью, и этот стыд вопреки моему желанию стал памятной преградой для нормальных отношений? Никогда не считал себя гордецом, а, оказывается, грешен.

Как особа женского пола, она меня, мужчину, правда ещё не всамделишного, конечно, в сегодняшнем виде привлекала. Но не очень. Мне не по душе палехские красотки, мне подавай бледно-чахоточных нимф в открытых воздушных одеяниях, а не в глухих шерстяных платьях, и чтобы о них нужно было постоянно заботиться, потакать капризам и ублажать прихоти. А Марья сама любого мужика ублажит и о ком хошь позаботится, в этом я убедился. Хотелось быть в глазах женщины рыцарем, а не оруженосцем. Прости, Маша, но ты не наша. На скалу я с тобой полезу, а на танцы, не проси, не пойду.

— Что собираешься делать? — спрашиваю, успокаиваясь.

— Буду работу искать, — ответила просто, продолжая улыбаться навстречу моей постной харе.

— Стой! — закричал я, обрадованный тем, что могу хотя бы частично оплатить долг, что можно не преть под её взглядом, а шевелиться и говорить, и даже чуть не соскочил с кровати, забыв о ране, повернулся на заду и оперся спиной о стену, на которой уже отпечаталось серое пятно от моего байкового смокинга. — Не надо искать! — Она удивлённо уставилась на меня, гася улыбку. — Я уже нашёл! Хочешь быть медсестрой?