Кто хочет стать президентом? - [24]

Бобер гнал машину мимо длинной-предлинной цементной стены с ошметками колючей проволоки кое-где поверху. Ближе к въездам начинали попадаться граффити – в основном похабные или безумные, например: «Глазьев – наш президент», но потом они вновь исчезали: и передовая, и матерная мысль сникали перед пространством русского забора.

– Тут главное – не пропустить поворот, – сказал Бобер и пропустил его. – Ну вот, всегда так.

Сдали назад и скатились с разбитого асфальта на мягкий, кое-где укрепленный пятнами щебенки проселок.

Стемнело. Дорога петляла. Фары нервно перебирали стволы придорожных сосен.

– Дальше пешком, – сказал Кастуев, когда двигатель замолк.

– Здесь же лес.

– Не Садовое кольцо, это точно.

Быстро накачали небольшую лодку, стащили по песчаной насыпи к реке.

– Тут недолго, – опять подал голос Бобер, – главное – такую большую развесистую сосну не пропустить.

Плыли минут пятнадцать по течению, отталкиваясь дюралевыми веслами от топляков. Небо было вызвежжено самым парадным образом. Сиди себе и поджидай соответствующее дерево. Что-то замелькало впереди на водной глади.

– Бакен, – успокоил Бобер, хотя его никто не спрашивал. Елагин шепотом спросил о другом:

– Послушайте, вы говорили, что встречались с этими профессорами, были у них два раза, так они вас что – по этому маршруту к себе в гости возили?

Ответом ему было сдавленное:

– Сосна!

Майор поднял голову и невольно восхитился, несмотря на всю неординарность своего положения. Огромная разлапистая крона закрывала полнеба, горевшего, о чем уже говорилось выше, невероятно яркими звездами, так что, когда лодку швартовали, болтая туда-сюда, майору на несколько секунд показалось, что он наблюдает мерцающий беззвучный фейерверк над Москвой-рекой.

Дальше было не так красиво и интересно. Карабканье по почти отвесной насыпи, продвижение узким распадком, сплошь заросшим сухим малинником и еще какой-то пахучей и колючей дрянью. Наконец – следы цивилизации: полуобвалившаяся кирпичная стена и выдавившаяся с той стороны ржавая цистерна.

– Теперь мы на территории института, – сказал Кастуев и тут же споткнулся о древние рельсы. Выругался по-осетински – значит, очень больно.

– Тут дальше старая котельная, новая котельная, но она еще хуже, чем старая. Термоблок – не знаю, что это такое.

Елагин удовлетворенно кивал, слушая тихие объяснения Бобра. По внешнему виду термоблок ему не понравился, и он был рад, что им туда не надо.

– Ух ты! – вдруг сдавленно прошептал Бобер, отступая за край стены, из-за которого только что выглянул.

– В чем дело?

– Там кто-то есть. Взгляни, какое освещение!

Присмотрелись. Зрелище было действительно впечатляющее. Самое большое здание заброшенного филиала, представляющее собой длинный кирпичный параллелепипед с рядом очень грязных, местами разбитых окон под самой крышей, сияло огнями изнутри. Светильники перемещались, сквозь разбитые окна вырывались во влажную ясную ночь разноцветные лучи. Чувствовалось, что в здании немало народа. Можно было бы это принять за дискотеку для глухих, потому что никакой музыки оттуда не слышалось.

– Это их главный испытательный цех. Мы там бывали. Ночью тоже. Но такого освещения… – сказал Кастуев.

– Что же там может происходить? – спросил майор.

– Мужички Лапузины были очень скрытные.

– Почему были, Бобрик?

– А ты посмотри на окошки. Там или шмон великий, или пытают кого.

«Похоже на кино про лабораторию, где спускают со стапелей нового Франкенштейна», – подумал Елагин, но вслух говорить не стал.

Некоторое время так и сидели за сдвинутой с рельс вагонеткой: один мечтая закурить, другой – выпить, а третий – осмотреть пораненную ногу.

Сзади что-то зашуршало. Ласково, почти дружелюбно. Бобер обернулся.

– А, это ты, девочка. Сама пришла. Вот умница!

Глава тринадцатая Триумф и похищение

г. Калинов, территория филиала

– Нина Андреевна, свет мы установили.

Нина смотрела прямо на главного оператора – парня по имени Грэг с выраженно восточной внешностью, но с совершенно зелеными глазами. В специфической световой обстановке, созданной под сводами испытательского ангара, глаза его сверкали совсем уж ненормальным блеском. Степень безумия этого сияния приблизительно равнялась степени безумия предприятия, затеянного госпожой Голодиной.

Нина держалась за шарфяного удава, лежавшего у нее на плечах, как черное жабо. Рискуя переборщить с метафорикой, можно сказать, что держалась она за него и как за спасательный круг. Отпустит руки – все, понеслось! Отступать будет уже некуда. Все же она взяла на себя слишком много. Винглинский, уезжая в аэропорт (его стремительный отъезд мог быть темой для особого размышления, но сейчас было не до того), трижды и настрого запретил проводить какие бы то ни было новые съемки аппарата братьев Лапузиных в действии. Конечно, она не просто сотрудник, она высокопоставленный сотрудник, за ней как-никак папа – хоть и отставленный, но вице-премьер. Но все равно того, что она сейчас уже была готова себе позволить, вполне хватит, чтобы снести ей административную голову и погасить как сигарету в пепельнице вечного увольнения. Никто и никогда впредь не возьмет на серьезную работу менеджера с такой репутацией.