Кто, если не ты?.. - [55]

Шли последние приготовления. Мишка, стоя лицом к стене, вкрадчиво улыбался и потирал руки, в который уж раз произнося речь перед воображаемой конференцией. Мистер Бевин так усердно нахлобучивал цилиндр на голову, что тот распоролся по шву. Бевин жалобно выклянчивал у ребят хоть пару булавок. Зверски скаля зубы, Мамыкин примерял усы.

Климу, который один болтался без дела, стало вдруг тоскливо: казалось, все теперь далеко позади— тот день, когда набросал первую сцену, читка в классе, затяжные репетиции. Все это позади, а остальное уже не зависит от него: оно в руках ребят и — тех незнакомых, недоверчивых, враждебных людей, которые со всех концов города стекаются в школу...

Быстрой, энергичной походкой взбежал на сцену директор, свежевыбритый, в парадном черном костюме.

— Ну как?..

Довольно улыбаясь, оглядел ребят.

Народу-то, народу!.. Не осрамимся?

Его приветствовали радостно — ведь это он с завучем отстояли пьесу! Алексею Константиновичу не понравился реквизит: Парижская конференция — и ободранные стулья из учительской... Он подозвал Клима, и вдвоем они притащили несколько кресел из директорской квартиры, которая находилась тут же, в школьном здании. Потом Алексей Константинович ушел, погрозив Ипатову, разгуливающему по сцене с сигарой:

— Только без дыма!

Клим разглядывал кресла с резными ножками, с восхищением думая о директоре. И когда Ипатов сказал: «А ну его! Все равно — выйду на сцену и закурю!»— Клим перебил: «Брось! Алексей Константинович — это человек!»

Занавес, кажется уже колебался от шума в зале. Что-то будет, когда он откроется! Осталось десять минут, но Клим еще не видел Игоря, который должен был делать доклад о международном положении перед началом пьесы: на этом настояли представители... Где же Игорь? Клим выскочил в коридор, заглянул в зал... Сотни взглядов — как прожектора,—неужели знают, уже знают, что он и есть автор?

Игорь явился ровно в семь, когда в зале уже хлопали и настойчиво требовали начинать. Он был спокоен, даже как-то подчеркнуто спокоен и уверен в себе. Черные, гладко зачесанные волосы отливали матовым блеском. Костюм, белоснежная сорочка. Отвечая на упреки Клима, он показал часы:

— Точность — вежливость королей.

Клим позавидовал Игорю: дьявольское самообладание!

— Ты не боишься?

Игорь пожал плечами.

В зале уже топали, за кулисами вновь появился Алексей Константинович.

— Что же вы мешкаете?..

Когда Игорь, выходя на авансцену, на секунду развел занавес, из зала на Клима дохнуло арктическим холодом.

— Ти-ш-ше-е... .

Ребята передвигались по сцене на цыпочках. Клима лихорадило. Игорь начал доклад.

Но... Что за монотонный голос?.. Цифры, статистика... мало кому известные имена политических деятелей... Что это? Научный реферат?.. Шорохи, движение... И вскоре — густой, ровный гул... Игорь упрямо продолжает, не повышая голоса, не меняя интонации. Ах, черт побери, да закрой же тетрадку, расскажи своими словами, просто и коротко... Шум — как рокот прибоя, и в нем одиноко барахтается голос Игоря... Стоп! Кажется, понял...

Клим притаился, кусая ногти. Игорь, дружище, перестройся! Ты же умница!

Теперь в зале тихо. Игорь выдерживает долгую паузу. И вдруг...

— Кого не интересует доклад — может выйти...

Клим ясно представляет себе самолюбиво поджатые губы, откровенно-насмешливый взгляд... И здесь он любуется собой...

Снова нарастает гул...

— Провал...— шепчет Клим, стискивая кулаки,— абсолютный провал...

Наконец, под оскорбительно жидкие хлопки Игорь покинул трибуну и рывком раздвинул занавес. Его щеки белей белого воротничка.

— Тупицы!..

Клим впервые увидел, каков Турбинин, когда его что-то по-настоящему взбесило.

— Надо же было мне соглашаться!

Упрек?... Но сейчас не до спора — Клим едва успел отпрянуть в сторону — занавес пошел, и началась пьеса...

Потом все вспоминалось, как сон... Пашка Ипатов появился с дымящейся — все-таки! — сигарой, и после первой же затверженной фразы: «Приветствую вас» леди и джентльмены!» — запнулся...

Забыл! Забыл! Клим громко суфлировал, но Пашка ничего не слышал... Он повторил еще раз:

— Приветствую вас, леди и джентльмены! — и знаменитым жестом Игоря взмахнул перед собой цилиндром. И в этом жесте, в невозмутимом Пашкином тоне вдруг прозвучала такая комическая естественность, что в зале — Клим не поверил своим ушам! — раздался смех... Неужели заметили?.. Нет, смех звучал дружелюбно и ободряюще... Тогда Пашка вдруг все вспомнил, и дальше пошло гладко... После его первой арии кто-то захлопал, а после дуэта Черчилля и Трумэна в зале уже вовсю аплодировали и смеялись. Да, слушают, хлопают, смеются! Все как положено! А Чан Кай-Ши! Лешка Мамыкин мог бы стать гениальным артистом — так мастерски он рухнул на пол... Куплеты Маршалла повторяли на «бис»...

— Слышишь?..— Клим, сияя, оторвался от щели, через которую смотрел в зал.

— Слышу...— клацая зубами, проговорил Игонин.

Ожидая своего выхода, он сидел в кресле по-турецки, поджав ноги под тощий зад. Губы у Женьки полиловели: если не считать трусов, на нем не было ничего, кроме простыни, изображавшей римскую тогу — Женька играл Де Гаспери.

— Может, пальто принести? — сочувственно спросил Клим.