Кто, если не ты?.. - [20]

Нашел я чудный кабачок,

кабачок,

Вино там стоит пятачок,

пятачок!

— Гады! — прошипел Клим, рванув дверь парадного.

...Женькин отец уехал в командировку, мать дежурила в клинике. Шел двенадцатый час, и вечеринка была в полном разгаре. Стол с закусками и пустыми бутылками из-под вина и водки отодвинули к стене, и в тот самый момент, когда Клим и Мишка стали ломиться в двери, Джек Слайковский с Впадиной демонстрировали шикарный танец «буги-вуги», детально изученный по трофейным фильмам.

Лиле еще никогда не доводилось веселиться в подобных компаниях, здесь было столько маняще-запретного, от чего так строго оберегала ее мама!.. Она не однажды порывалась домой, но ее удерживал Красноперов: «Ну еще хоть немного»... Но дело было не столько в Красноперове, сколько в одном юноше, которого Лиля видела впервые. Он пил очень много, больше всех, но не пьянел, только продолговатое лицо его с узким подбородком делалось все бледнее, и на нем все ярче выделялись пронзительно-зеленые глаза и черная челка, острым клином упавшая на низкий лоб. Шутов — так его звали— пришел с фотоаппаратом и всех фотографировал — сначала за столом, потом — кому как хотелось, но когда к нему обратилась Лиля, насмешливо сказал, что пленка уже кончилась. Он — единственный — ни разу не заговорил с ней и вообще не смотрел в ее сторону, хотя танцевал со всеми без разбора и даже — как будто нарочно — выбирал самых некрасивых...

Было здесь еще несколько девочек, а из ребят — Лешка Мамыкин, задира и буян, и скромница Михеев, которого как-то случайно, надеясь, что он не придет, пригласил Женька — но Михеев пришел и не только не нагнал скуки, но выяснилось, что он даже умеет рассказывать анекдоты — правда, без «соли» — и танцевать. Но Лилю никто не интересовал так, как этот загадочный Шутов, и она, поглядывая на часы, все ждала, что он подойдет к ней, и тогда она так его обрежет.

Пока Слайковский и Впадина откалывали «буги», она подыскивала благовидное объяснение для матери, потому что сейчас уже почти двенадцать, и дома ей учинят допрос с пристрастием. В это время зазвенел звонок. Его расслышали не сразу, а он звонил непрерывно, протяжно, казалось, вот-вот он захлебнется собственным звоном, и что-то щемящее, тоскливое было в этом тревожном звоне, как в далеком зове человека, попавшего в беду, и потом раздался стук, отрывистый, частый, нетерпеливый.

Все застыли.

Кто-то нерешительно промямлил, что явились чьи-нибудь родители... У Слайковского метнулась мысль: уж не мать ли вернулась с дежурства?.. Лиля охнула и вцепилась в Красноперова. Михеев — на всякий случай — принялся торопливо прятать бутылки за тумбочку с радиолой.

— Не тушуйтесь, ребята,— сказал Лешка Мамыкин и, уронив по пути стул, отправился открывать.

По его дружески громким приветствиям, долетевшим из передней, стало ясно — опасности никакой! Все дружно и облегченно вздохнули, когда в комнату вбежали Бугров и Гольцман.

— Веселитесь? — бешено крикнул Клим, выкатив глаза.— А там человек погибает!

— Какой такой человек? — спросил Слайковский, подходя к нежданным гостям и еще продолжая радостно улыбаться.

Прощай и друга не забудь,

не забудь!

Твой друг уходит в дальний путь...

Бухая сапогами, Мишка двинулся к радиоле, выключил пластинку.

Их окружили плотно и слушали — кто с недоверчивым сочувствием, кто с боязливым любопытством. Клим заметил, как вдруг обвисли плечи у Слайковского и как захлопнул он свои егозливые глазки — а когда снова их открыл, в них был страх.

«Он все знает!» — подумал Клим и, подступив к Женьке, выдохнул ему прямо в посеревшее лицо:

— За что арестовали Егорова?

— А я тут при чем! — сказал Слайковский ослабевшим голосом и, приняв безучастное выражение лица, оглянулся вокруг, словно ища поддержки. Мишка схватил его за лацкан, тряхнул, крикнул в ухо.

— Врешь! Ведь знаешь!..

Слайковский вжал в плечи голову, оскорбленно заморгал:— Ну и знаю, ну и что? И все знают!..

— Что все знают? — Мишка продолжал ожесточенно трясти Слайковского, будто желая вытряхнуть из него внятный ответ.

— А то, что ваш Егоров карточками спекулировал! Карточки на базар таскал, ворованные карточки, вот что!

— Вре-е-ешь...— в один голос протянули Мишка и Клим.

— А вы... Вы-то чего притворяетесь, будто не знали?— злорадно ощерился Слайковский.— Кому барыши в карман шли? Кто с ним на Яву бежать собирался — я, что ли?

— Постой, погоди...— с трудом соображая, проговорил Клим.— Погоди... У него же знакомый большевик есть, на Трех Протоках. Который в гражданскую... Он ему три тысячи...

— Чего ты плетешь! — засмеялся Слайковский, обретая обычное нахальство.— Какой там еще большевик? Барыга был, а не большевик — он карточки где-то тибрил, а Егор...

— Был большевик! — упрямо сказал Клим.— Егоров сегодня к нему на весь день уходил!

— К нему? А на базар, карточками торговать — не хочешь? — Слайковский отрывисто захихикал.— Там, на базаре, его и цапнули!

...Они не знали всего, что знал Слайковский.

Не знали, что Егоров прошлой ночью добыл из бумажника захмелевшего квартиранта десять карточек, и что Слайковский, как и прежде, далеко не бескорыстно, помог сбыть их Егорову в базарной толпе; не знали, что когда у Егорова в кармане набралось около трех тысяч, Слайковский предложил ему поделить выручку поровну, и что они подрались и рассыпали деньги, и тут Слайковскому удалось улизнуть, а Егорова арестовал милиционер.