Ксеркс - [58]

Но для тебя, Менелай, приготовили боги иное:

Ты не умрёшь и не встретишь судьбы в многоконном Аргосе;

Ты за пределы земли, на поля Елисейские будешь

Послан богами — туда, где живёт Радамант златовласый

(Где пробегают светло беспечальные дни человека,

Где ни метелей, ни ливней, ни хладов зимы не бывает;

Где сладкошумно летающий веет Зефир, Океаном

С лёгкой прохладой туда посылаемый людям блаженным)…

Неужели там пребывает один лишь Менелай?..

Персия, словно туча, наползала на Афины с востока. Приходившие из Азии слухи говорили о небывалой мощи. Трудно было есть, пить, посещать суды и гимнасии, зная наверняка, что лето поставит Афины перед лицом либо рабства, либо гибели. Умные люди притихли. Глупцы сделались беззаботными. Из обихода исчезло слово «покорность» — по всеобщему невысказанному согласию. Женщины готовы были заколоть любого труса, ибо храбрости у них было больше, чем у мужчин. Они знали участь покорённой Ионии: милостивая смерть мужчинам, а для женщин смерть при жизни в персидских гаремах и прочие унижения. Афины выбрали свою судьбу, не гадая, придёт ли им на помощь Эллада. Ксеркс мог лишь уничтожить город. Он не мог его покорить.

Тем не менее весна, как всегда, радовала глаз. От Египта дул тёплый ветерок. Соловьи заливались в оливковых рощах. Снег сошёл с вершины Пентеликона. По всему городу носились ватажки детей, распевавших «Песню ласточки» и ждавших за это подарок в виде медового пирожка:

Прилетела ласточка

С ясною погодою,

С ясною весною.

Грудка у неё бела,

Спинка чёрненькая.

И многие из хозяек, вознаграждая ребят, проливали слёзы, гадая о том, где встретят следующую весну эти не винные души — в персидской неволе или, что лучше, в Аиде.

Тем не менее одной из женщин в ту весну даровано было утешение. О радостном событии соседей оповестил вывешенный на стене оливковый венок. Гермиона родила сына. Повитуха объявила, что не видела ещё более красивого младенца. А мать назвала его Фениксом, чтобы в нём вновь ожил Главкон Прекрасный. Демарат каждый день посылал в Элевсин гонца узнать о состоянии Гермионы. В День именования, десятый после родов, он уклонился от присутствия на собрании друзей и родственников, прислав, впрочем, Гермионе ценную статуэтку.

Поблагодарить за подарок счастливая мать поручила своему отцу.

Старик Конон, отец Главкона, скончался на следующий день после рождения внука. Он так и не оправился от удара, нанесённого ему постыдной кончиной сына, и без того причинившего ему столько неприятностей. Огромное поместье в Марафоне отошло к новорождённому. Демарат немедленно оценил возможности, предоставляемые подобным жестом, и, когда кто-то из дальних родственников попытался опротестовать завещание, объявил, что будет защищать права ребёнка. Недовольный успокоился, не желая спорить с любимцем судей, а в городе заговорили о том, что Демарат щепетильно блюдёт память покойного друга.

И в самом деле, Демарат мог бы показаться одним из счастливейших людей в Афинах. Его избрали стратегом, и он получил власть над войском вместе с Фемистоклом. У него были деньги, и он то и дело устраивал пиршества, на которых присутствовали видные горожане. Зимой он попросил у Гермиппа руки Гермионы. Гермипп ответил Демарату, что после страшной кончины Главкона будет рад такому зятю, но не стал скрывать, что дочь поминает имя Демарата лишь с ненавистью, а состояние её здоровья не позволяет торопить события. Оратор как будто удовлетворился таким ответом. «Женские страхи проходят со временем». Однако слухи об этом разговоре, как всегда, опередили истину и превратились в лживую весть о полном согласии между обеими сторонами, которая долетела даже до Азии, заледенив сердце Главкона.

Но бочку мёда портила ложка дёгтя. Демарат понимал, что утратил доверие Фемистокла. Коротышка Симонид, человек влиятельный и проницательный, обращался с ним весьма холодно. Остыла и дружба с Кимоном. Но хуже всего был необузданный страх. Как никто другой в Элладе, Демарат знал, что «киприот», иными словами — Мардоний, отплывший из Афин на «Солоне», благополучно обретается в Азии. Итак, Мардоний сумел спастись, несмотря на бурю. Что если подобное чудо помогло уцелеть и поставленному вне закона изгнаннику? Что если мёртвый оживёт? Эта мысль преследовала Демарата ночью и днём.

Тем не менее он уже понемногу приходил в себя. Демарат полагал, что сумел надёжно отмыть свои руки от измены, пусть за воду для этого омовения пришлось заплатить душою. И он со всей энергией принялся вторить Фемистоклу. Голос его громче всех прочих требовал на Пниксе сопротивления. Он успешно съездил на Сикаон и Эгину и вернулся, заручившись союзом. Летом он сделал всё возможное, чтобы подготовить войско, с которым Фемистокл и спартанец Эванет выступили к Темпийскому ущелью.

Уход войска наполнил всех надеждой на избавление Эллады. Демарат был горд. Но вдруг ночью в дверь его постучали, и Биас провёл к своему господину не кого иного, как лукавого, вечно улыбающегося финикийца Хирама.

Оратор попытался скрыть своё потрясение грубостью. Он прервал азиата, прежде чем тот успел договорить цветистое приветствие: