Ксеркс - [48]

Открытие обескуражило, и Главкон попытался приподняться, помогая себе локтем. Но слабость вновь подвела афинянина. И атлет откинулся на подушки, изучая взглядом комнату. Ему ещё не приходилось видеть вышивки, которые украшали его постель. Алые, сиреневые и золотые нити складывались в сцены охоты, он видел собак, колесницы, пронзённого стрелою оленя и всадников, возвращающихся с добычей. Ему было известно, что подобные вещи способны создать только лучшие мастерицы Сидона. А полотно, такое прохладное, такое мягкое, такое податливое под его головой… Разве не такие же бесценные ткани изготовляют в Борсиппе? Он перевёл взгляд на пол, покрытый ковром, за который можно было бы выкупить из плена афинского аристократа, — роскошный, переливающийся на солнце, являющий новые оттенки при каждом изменении света. Увидев всё это с постели, Главкон ощутил, как пробуждается в нём любопытство. Вновь протянув вперёд руку, он прикоснулся к занавесям, притенявшим ложе. Движение это заставило запеть крохотные серебряные колокольчики, подвешенные под балдахином. Словно бы уловив этот сигнал, флейты засвистели громче, и к их голосу присоединилось чистое бормотание лиры. Полилась ласковая, нежно вздыхавшая мелодия, как бы приглашая его вновь погрузиться в объятия сна. Главкон сделал попытку опереться на локоть. Опять неудача. И, уступая музыке, он закрыл глаза:

— Или я проснулся в Элизии, или боги перед смертью послали мне сладостный сон.

Он как раз размышлял над тем, какая версия событий является правильной, когда внимание его привлёк новый звук — шелест одежд женщин, приближавшихся к его кровати. Он попытался встретить их взглядом, но обе незнакомки как бы возникли перед ним, прекрасные, как Афродита, восстающая из пены морской, высокие, наделённые истинно царственным изяществом, в безукоризненно белых лёгких одеждах. Волосы одной из них буквально светились золотом, так что глаза Главкона едва различили покоившуюся на них диадему. На лице, подобном белой розе, сияли синие глаза. Волосы второй отливали цветом воронова крыла. Их украшал венок из алых маков, а над нежным лбом изумрудными глазами смотрела вперёд золотая змейка — египетский урей, священный змей, знак княгини с берегов Нила. Глаза её были черны, губы алели истинным тирским пурпуром, а руки…

Но прежде чем Главкон успел досыта наглядеться, первая из вошедших, золотоволосая, притронулась ладонью к его лицу, и ласковое прикосновение этой тёплой руки, казалось, влило в него силу и счастье. Потом она заговорила на ломаном греческом языке, однако Главкон понял её:

— Пробудился ли ты, дорогой мой Главкон?

Атлет глядел, не зная, что сказать, однако золотоволосая богиня как будто бы и не ждала ответа.

— Прошёл уже месяц после того, как мы привезли тебя с Астипалеи. Ты скитался у самых ворот царства мёртвых, и мы боялись, что Мазда слишком возлюбил тебя, что он не позволит тебе проснуться, дабы мы получили возможность воздать тебе хвалу. Денно и нощно мы с мужем возносили за тебя молитвы Митре Милостивому и Хаурватату, Подателю Здоровья. Каждое утро по нашему повелению маги возливали за тебя хаому, священный сок, чтимый Благими Бессмертными. Аменхат, мудрейший из врачей Мемфиса, не отходил от твоего ложа. И вот наконец молитвы наши услышаны и искусство его вознаграждено: ты проснулся и готов радоваться жизни.

Главкон лежал в растерянности, не зная, что отвечать, понимая лишь половину сказанного, и тогда заговорила темноволосая богиня — на более чистом греческом языке, чем её подруга:

— О, Главкон Афинянин, позволишь ли ты мне припасть с поцелуем к твоим ногам, ибо ты вернул к жизни мою сестру и брата?

Подступив ближе, она взяла его руку в свои ладони.

Тут наконец дар речи возвратился к атлету:

— О, милостивые богини, ибо другого подходящего имени для вас найти невозможно, простите мой растерявшийся ум. Но вы говорите, что я оказал вам великую помощь. Но видит премудрый Зевс, мы незнакомы!

Золотоволосая тряхнула ослепительной головкой и улыбнулась:

— Дорогой Главкон, помнишь ли ты азиатского мальчика, которого спас от спартанцев на Истме? Вот он! Вспомни бирюзовый браслет — первый знак моей благодарности. Потом ты ещё раз спас меня, но уже вместе с мужем. Ибо я и есть та женщина, которую ты вынес на берег острова сквозь прибрежные буруны. Я — Артозостра, жена Мардония, а это Роксана, его сводная сестра, мать которой была княгиней Египта.

Главкон провёл пальцами по лицу, припоминая былое. Оно стало таким далёким и незнакомым: бегство, буря, кораблекрушение, качающаяся на волнах мачта и битва с прибоем.

— Моя голова ослабела. Я не могу ничего вспомнить.

— И не пытайся. Лежи, набирайся сил, радуйся и позволь нам учить тебя.

— Где я? Разве мы не на том каменистом островке?

— Ты в Сардах, — ответила Роксана, склоняясь к нему. — Ты находишься во дворце сатрапа.

— А Афины… — проговорил он в растерянности.

— Афины далеко, — сказала Артозостра, — со всеми их горестями, лживыми друзьями и мерзкими воспоминаниями. Теперь тебя окружают искренние друзья. Посему лежи и наслаждайся покоем.

— Значит, вам известно всё, что случилось со мной?! — вскричал Главкон.