Ксеркс - [157]

Глава 29

Некоторые аркадийцы, недовольные тем, что приходится воевать, когда можно пахать, сеять и жать, явились в Фокиду и предстали перед Ксерксом и его советниками.

— Чем сейчас заняты греки в Элиде, Ахайе, Арголиде и Аркадии? — спросил у них Ксеркс. — Готовы ли они выступить против нас?

— Нет, господин! — заявил выборный от аркадийцев.

— Но что же они всё-таки делают? — потребовал ответа Ксеркс.

— У греков идут Олимпийские игры, — ответил аркадиец. — Они состязаются в скачках на конях, езде на колесницах и атлетических соревнованиях, о, царь!

— И каким же призом награждают победителя?

— Иногда это треножник, иногда просто венок, сплетённый из масличных ветвей, — сообщил аркадиец. — Но, пожалуй, венок будет более почётной наградой. Самыми упорными являются состязания в тех видах, где разыгрывается венок из ветвей оливы.

— Что же это за народ, против которого ты ведёшь нас, о, Мардоний?! — воскликнул Тритантехм, сын Артабана. — Мы вот-вот покорим их землю, а они себе бегают и борются в какой-то Олимпии, чтобы получить оливковый венок! Неужели все они сражаются ради славы, как Леонид возле Фермопил?

Ксеркс недовольно нахмурился.

— Племянник Тритантехм, — молвил он, — всё дело в культуре. И я не могу понять, почему это ещё не дошло до тебя. Наша культура выше, чем у греков. Все наши познания в политической экономии и вопросах администрирования свидетельствуют против такого сумасбродства, как спортивные игры накануне исполнения судьбы народа. Мы, персы, более чувствительны по своей природе. Мы — рассуждения ради, предположу, что нас можно победить, хотя это немыслимо, поскольку сам персидский бог сражается за нас, — никогда не позволили бы себе такого безумства, находясь в положении этих эллинов…

— Тем не менее, по-моему, это великолепно.

Дерзость племянника разгневала Ксеркса. Царское слово прервал не один только племянник, примеру Тритантехма последовал и простец-аркадиец, непринуждённо промолвивший:

— Господин! Вы, персы, не верите в своё поражение, мы, аркадийцы, тоже. И мы пришли сюда не потому, что уверовали в твою победу, а просто потому, что мы хотим работать. У нас нет ничего вдоволь, мы обыкновенные земледельцы, а не воины. И мы, о, господин, лучше поработаем — вспашем, засеем и сожнём, — чтобы тем самым заработать себе на жизнь.

Хотя царственное достоинство Ксеркса было задето, что случалось нередко, — чему удивляться, когда вокруг столько братьев, зятьев и племянников, — в данном случае по вине племянника Тритантехма, а потом аркадийского землепашца, Царь Царей держал себя в руках, и посему он обратился к сидевшим позади него блистательным вельможам со следующими словами:

— А я всегда полагал, что аркадийцы — в отличие от этого олуха — народ поэтичный. Этот человек не произвёл на меня особого впечатления, однако мы можем дать ему в аренду какие-нибудь луга в покорённой Фокиде.

На устах блистательных братьев, зятьев и племянников заиграла улыбка. Ксеркс отпустил аркадийцев с миром. И, думая о будущем, они принялись возделывать земли покорённой Фокиды.

Глава 30

Ксеркс выступил к Афинам.

Царь Царей отделил небольшое войско и послал его направо, в Дельфы. Он охотно посетил бы Дельфы собственной персоной. Но Ксеркс боялся Дельф. Одна мысль об оракуле приводила его в ужас. И, поглядывая искоса на Парнас, священную гору, на вершине которой находился престол Феба Аполлона, а на склонах музы водили свои хороводы по цветущим лугам, царь Персии направился в Афины.

Находившиеся возле Кефиса города — Дримос, Элатея, Гиамполис и Парапотамин — горели. Полыхали пламенем храмы. В Абах ограбили храм Аполлона. Подобные поступки не всегда вершились по приказанию Царя Царей, однако факел войны сопутствовал жадности варваров. Возле дорог умирали изнасилованные женщины. Отчаяние — одно лишь оно осталось в этой священной, полной мифов земле, безжалостно ограбленной и растоптанной захватчиком. Но боги молчали.

Дельфийцы — после того как оракул в ответ на их вопрос, прятать ли храмовые сокровища или уходить с ними, отделался надменной абракадаброй — отослали жён и детей в Коринф, а сами бежали вдоль отрогов Парнаса в Амфиссу.

В храме осталось лишь шестьдесят прислужников и прорицатель Акерат, обязанностью которого было приводить в удобопонятный вид обрывки пророческих фраз, сходивших с уст пифий. В ту ночь, когда персидское войско было уже недалеко от священного города, низкое небо затмили густые облака. Окружённые странным, не ко времени пришедшим мраком, персы продолжили свой путь. Сопротивления не было. Однако многие среди персов сожалели о том, что получили такой приказ. Они полагали, что греческий Феб Аполлон — это их собственный и родной Ормузд. И это небо, прежде времени ставшее ночным, плотные, гнетущие облака являлись в сей летний день красноречивым свидетельством божественного гнева. Едва видимые на чёрном небе тучи неслись над Парнасом, и зарницы — злое знамение — то и дело разрывали черноту. В конце концов они, победители, очутились в странном краю, где обитали чужие боги, явным образом недовольные ими. Оторванные от своего миллионного могучего войска персы едва ли ощущали себя победителями и скорее казались себе грабителями — ночными татями, крадущимися посреди ночи к добыче.