Ксения Петербургская - [45]
Все кончается. Наступили и последние дни юродивой Прасковьи Ивановны. Чудом был уже один только ее возраст — 120 лет жизни, исполненной тяжелейших испытаний и скорбей. С начала сентября 1915 года старица начала слабеть, почти ничего не ела. В середине сентября всем стало ясно, что она готовится к смерти, несколько раз причастилась, лежала тихо, без малейшего стона, хотя было ясно, что она очень страдала. Все время блаженная глядела на образ преподобного Серафима, иногда взглядывала на икону Богоматери и что-то с Ней говорила, могли только разобрать слова: «Папенька, возьми меня домой или ты, Маменька!» Временами лицо ее озарялось необычайно красивой улыбкой, глаза становились светлыми, сияющими. До самой кончины она была в полной памяти. Все сестры обители приходили к ней прощаться. Блаженная милостиво позволяла целовать руку, сама же некоторых гладила по голове, некоторых трепала за волосы, но без слов. Когда сестры во главе с матушкой-игуменьей заплакали и спросили ее:
— Маменька, на кого ты нас оставляешь в такое трудное время?
— На Бога, — ответила она.
Всем стало грустно, у всех ручьем полились слезы. Сестры стали просить ее за них помолиться, она же ответила:
— За всех, за всех помолюсь, кто меня также не забудет…
Удивительное дело, но три юродивые, о которых рассказано, перед смертью независимо друг от друга говорили одно и то же.
22 сентября в два часа тридцать минут ночи Паша Саровская три раза тихо вздохнула и тихо, спокойно, без страдания предала дух свой Богу — как бы заснула крепким сладким сном после великих своих трудов. Плач по ней был неутешный.
В эту ночь послушница Анна Харитонова, проживавшая в старом Петергофе, на подворье Серафимо-Дивеевского монастыря, видела сон: в небесном пространстве, над Петергофским подворьем парит Матерь Божия, какой Она изображается на иконе «Умиление»; по правую Ее сторону стоит преподобный Серафим в епитрахиле, с прижатой к груди рукой, а по левую сторону — старица в белой рубашке и белом платочке на голове, из-под которого виднелись седые волосы. Какой-то голос сказал, что это блаженная Параскева Ивановна (послушница ее никогда не видела). Во сне Харитонова будто от страха убежала на крыльцо и вновь взглянула на небо. Блаженная Параскева Ивановна обернулась к ней, машет рукой и говорит: «Завещаю тебе, чадо мое, никому не говори, что видела в эту ночь, им самим будет возвещено». Послушница в трепетном страхе продолжала смотреть на таинственное видение, пока оно не скрылось в расступившихся облаках. После этого она в великом страхе проснулась и не в силах была умолчать, дабы не рассказать о случившемся сестрам подворья, где еще не было известно о смерти блаженной. Телеграмму с известием получили уже после рассказа послушницы, в семь часов утра.
Первую ночь тело почившей простояло в своей келье, а на следующий день было перенесено в собор. Отпевание блаженной совершали архиереи: епископ Нижегородский и Арзамасский Иоаким и игумен Саровской пустыни вместе с многочисленным духовенством.
Приведем лишь одну выдержку из надгробных речей, чтобы показать, какую память о себе оставила стодвадцатилетняя «сумасшедшая» — юродивая Христа ради Паша Саровская.
«…Редкие из людей пользуются таким почтением, каким пользовалась усопшая старица Парасковия. За последние двенадцать лет более чем столетней жизни ее у нее, может быть, перебывало до сотни тысяч людей всякого звания, состояния, образования. А сколько народа перебывало у нее мысленно из-за невозможности лично побывать в нынешнюю тяжелую годину для России, в эту ужасную войну! Сколько верующих сердец просило ее помолиться о здравии воинов, находящихся на поле брани! Приходили к ней не только за советом и наставлением, а просто так — только взглянуть на нее, только посидеть у нее, поклониться ей, получить от нее благословение…
Чем же она снискала такое почтение? Выросшая в бедности, презираемая неверующими господами своими, перенесшая от них в молодые годы столько горя, скорби, страданий и мучений, прожившая почти половину своей жизни в скитальчестве по разным местам и дремучим, непроходимым в то время лесам вместе с дикими зверями, считавшаяся некоторыми за дурочку, она, по простому разуму человеческому, должна бы быть никем не знаема, никому не ведома.
Но Бог судил иначе. Она стала известна почти всей верующей России. Думаю, конечно, тем, что старица Прасковья Ивановна была человеком большого ума, глубоко смотрела внутрь сердца человеческого, была прозорлива и вела высокоподвижническую жизнь…
…Она пренебрегла всем земным — утешений и радостей земных она не знала. Впрочем, радостно трепетало ее боголюбивое сердце, появлялась блаженная улыбка на устах от явлений природы, которые возвещали величие и славу Творца, мудрость и благость Божию. Любила она восходящее солнце, радовалась сиянию звезд, утешалась при виде молодых птичек, любовалась яркими цветами, зеленью. Особенно она любила маленьких невинных детей… Забывая себя и свое, она зорко всматривалась во все, внимательно вслушивалась всегда для того только, чтобы другим оказать помощь, поскорее утешить, получше успокоить. Забвение самой себя ради других — вот чем она при своей прозорливости всех к себе располагала, всех верить в себя заставляла…»
