Ксантиппа - [22]

Женщины расхохотались и, несмотря на сердитое вмешательство старой служанки, Ксантиппа рассмеялась вместе с ними блаженным смехом.

— Наше дитя, — прибавила она вслед затем слабым голосом.

— Как наше дитя? — переспросил Сократ. — Ты взяла себе приемыша или сама произвела его на свет?

Тут женщины до того расшумелись, что служанка без церемонии вытолкала их, сердито захлопнув за ними дверь. Потом она с решительным видом встала между Сократом и кроватью, и заговорила, размахивая по воздуху правой рукою.

— Слава богу, ваша жена еле жива и не в силах заставить меня замолчать. По крайней мере, я хоть раз в жизни скажу вам всю правду: вы же ее так любите и повсюду отыскиваете. Вот он лежит перед вами, ненаглядный мальчик, самое прелестное дитя, какое только когда-либо рождалось в Афинах! И вы, к несчастию, его отец. Не будь ваша жена такой смирной овечкой, ну, например, если б на ее месте была я, вы ни за что не были бы отцом милого крошки. Ну, заслуживаете ли вы такого счастья? Какой вы на самом деле отец? Разве такие бывают отцы! Ведь вы глухи и немы, когда дело касается вашей доброй жены; сегодня она могла умереть на моих руках, пока вы бродили бог знает где. Впрочем, стоит ли толковать о человеке, которому все равно, подадут ли ему к обеду старый горох, оставшийся с прошлой недели, или же молоденькую куропатку. Вот рассмотрите хорошенько своего сынка, чтоб вы могли узнать его, когда этот купидончик встретится вам на улице, а потом — рассеянная вы, голова! — ступайте себе потихоньку, бедной женщине нужен покой.

Сократ ушел. Однако он не мог спокойно заниматься в тот день и ходил тревожными шагами до самого утра, пока служанка не прикрикнула на него строгим тоном: «Неужели у вас нет никакой жалости? Или вы хотите уморить свою жену?» Ксантиппа пролежала три дня, а потом опять энергично принялась за дело. Сначала у нее, конечно, не было сил. Впрочем, она скоро оправилась и стала работать в своей мастерской с неведомым до сих пор удовольствием. Еще бы: ведь теперь она не одна! Несмотря ни на какую погоду, служанка по ее приказанию приносила ей мальчика, названного Проклесом, и Ксантиппа кормила его грудью, осыпала горячими ласками и укачивала у себя на коленях. Как ни прилежно занималась молодая женщина торговлей, как ни была она внимательна к покупателям и осмотрительна с поставщиками мрамора, все приходившие к ней по делу должны были дожидаться, если ребенок плачем звал к себе мать. Никто не ожидал от суровой Ксантиппы, чтобы она могла так вскрикивать от радости, так звонко петь и смеяться. Теперь ее веселый голос то и дело раздавался в мастерской.

Сократ некоторое время бродил в замешательстве по своему дому. Вероятно, ему приходило в голову, что он, в качестве отца, должен что-нибудь делать в данных обстоятельствах. Между тем жена и служанка отлично управлялись с ребенком одни, сам же он не имел ни малейшего понятия об уходе за новорожденным и потому ограничивался тем, что внимательно присматривался ко всему, что они с ним проделывали, задавая временами любопытные вопросы. Например, когда служанка, с таинственными заклинаниями, по семи раз дула мальчику в лицо, чтобы предохранить его от «дурного глаза», когда ему насильно совали в рот кашу или купали малютку то в теплой, то в холодной воде, — Сократ с неизменной серьезностью осведомлялся о цели этих действий и спокойно выжидал результата.

Мало-помалу он опять вошел в обычную колею и только часто говорил теперь в обществе своих знакомых об уходе за детьми, о жертвах суеверия и трудностях воспитания. Едва ребенок настолько подрос, что отец мог без опасения взять его на руки, Сократ ежедневно стал заниматься со своим сыном. Впрочем, Ксантиппа, а в ее отсутствие служанка, не спускали при этом с него глаз. Философ не умел ни играть с ребенком, ни ласкать его, ни убаюкивать. Он лишь производил эксперименты над маленьким человечком. Рост и вес младенца подвергались тщательным ежедневным измерениям; над его зрением и слухом производились опыты, а когда сын начал лепетать, отец с большим усердием следил за развитием у него дара слова, чтобы сообщить потом ученикам результаты своих наблюдений.

Ксантиппа надеялась, что новое чувство отеческой любви образумит, наконец, ее беспечного мужа и заставит его переменить свой бестолковый образ жизни. Убедившись в своей ошибке, она опять готова была озлобиться на Сократа, но ее мальчик, подрастая, становился таким прелестным существом, что ради него мать охотно прощала отцу неисправимые недостатки. К счастью, торговля, значительно расширенная теперь Ксантиппой, шла хорошо; будущее улыбалось неутомимой труженице и она махнула рукой на философа. Молодая женщина приобрела доверие к собственным силам и чувствовала, что ей удастся обеспечить на всю жизнь как малютку Проклеса, так и Сократа, который все-таки был отцом ее сокровища.

Старая служанка, думая доставить удовольствие своей госпоже, каждый день повторяла, что у милого крошки нет ни одной отцовской черты. Да и сама Ксантиппа нередко спрашивала себя в смутной тревоге, в кого из родителей уродился ее сын.