Ксантиппа - [21]

Немногие, принимавшие к сердцу дела бедной женщины — старая служанка да две-три соседки — через некоторое время стали, впрочем, догадываться о причине ее грусти, когда Ксантиппа начала потихоньку ото всех готовить детское белье.

Она сама сначала не хотела верить тому, что с ней творится, и даже когда исчезли последние сомнения, продолжала скрывать свое положение, которое обнаруживалось все более и более с каждым днем. Ей как-то было стыдно, что, после многих лет безрадостного супружества, в стенах ее дома должен еще раздаться детский крик. Ксантиппу мучили опасения, как бы материнские обязанности не отвлекли ее от работы, и в то же время она уже подумывала о расширении своей торговли, чтобы скопить немного денег и оставить их в наследство дочери. Она непременно ожидала дочку. Поэтому жена Сократа упорно молчала о своей беременности, сердито прикрикивая на служанку, когда та позволяла себе какой-нибудь шутливый намек на это обстоятельство, и по-прежнему деятельно трудилась в каменотесной мастерской.

Только порой, когда опускался тихий, теплый вечер и рабочие уходили по домам, Ксантиппа, садилась на один из камней в мечтательной задумчивости, незнакомой ей до сих пор. По ее лицу блуждала улыбка. Стыдясь своего положения, точно молоденькая девушка, и прекрасно сознавая, что крохотное существо, бившееся у нее под сердцем, налагает на нее трудные обязанности, она все-таки чувствовала себя на верху блаженства. Ее посетило первое возвышенное счастье в жизни, и оно обещало примирить бедную женщину со всеми неудачами и горькими разочарованиями. И всякий раз, когда эти светлые мечты посещали ее, она с надеждой смотрела через плетень в опустелую мастерскую соседа; там под навесом виднелось много статуй из мрамора и песчаника, и милосердые боги Эллады как будто обещали принять ее дитя под свое покровительство.

Одна из статуй поразительно напоминала черты Алкивиада. Этому божеству Ксантиппа с особенным жаром вверяла зарождающуюся жизнь, гордо улыбаясь при воспоминании о своей победе. Часто она разговаривала потихоньку с таинственным существом, едва затеплившуюся жизнь которого охраняла своей собственной жизнью; с бесконечной нежностью толковала она ему, что его мать достойнее многих других женщин и вообще честнее многих людей. Пускай Аспазия тщеславится на здоровье своими прекрасными скульптурами, свитками чудесных стихов и своими дивными глазами. При всей своей опьяняющей красоте, эта женщина заботится только о самой себе и ради личного удовольствия окружает себя красивыми вещами. Даже смелый Алкивиад — ничто иное, как послушный раб собственного тщеславия, вечно пожираемый этою страстью. И сам добродушный Сократ, при его ненасытной жажде знания, — в сущности величайший эгоист; ему решительно все равно, принесут ли его философские рассуждения пользу людям, или нет. Всем им далеко до хромой Ксантиппы, которой нужно теперь беречь будущего человека и которая сознает, что при одной мысли об этой малютке все ее существование бледнеет и ничего не значит в ее глазах. Она подолгу шептала про себя такие речи, чтобы неродившийся ребенок мог ее слышать..

И теперь, когда Ксантиппа возвращалась в сумерки к себе домой, в ее жилище водворялся мир; самые нелепые затеи мужа не сердили ее в подобные минуты и не вызывали ссор. Жена спокойно позволяла ему возиться в дальней комнате, где он нередко производил опыты над животными, жалобно визжавшими на весь дом. Сократу ничего не стоило во время обеда обратиться к служанке с просьбой поймать для него блоху, так как это насекомое понадобилось ему для сравнения величин. Если жена второпях спрашивала его о чем-нибудь нужном, он вместо немедленного ответа любил сначала пускаться в пространные объяснения; другой раз, среди жаркого разговора, Сократ требовал молчания, из-за того, что ему пришла в голову внезапная идея, которую следует тотчас обдумать. Сегодня на него нападала охота поститься, завтра наедаться до отвала, ради исследования действия той или другой пищи. Изменившаяся за последнее время, Ксантиппа терпеливо переносила решительно все, надеясь, что вскоре у них в доме появится маленькое существо, которое заставит ее своим невинным лепетом забыть все огорчения от чудачеств и странностей своего супруга.

Сократ, разумеется, узнал последним о тревогах и надеждах своей жены. Дома он обыкновенно не слышал и не видел ничего. Если на улице ему поневоле приходилось смотреть во все глаза, чтоб не упасть, то на свой дом философ смотрел, как на безопасное убежище, где никто не смел его тревожить, отвлекая от размышлений. Потому, вернувшись к себе в один прекрасный день, он был немало изумлен, когда у порога его встретила шумная ватага женщин и осыпала поздравлениями, а служанка, удерживая его за руку, сказала, чтобы он входил в комнату на цыпочках и говорил тихо. Когда же Сократ увидал свою жену в постели с измученным, бледным, как полотно, лицом, а на груди у нее крошечного спящего младенца, он окончательно растерялся.

— Что это значит? — Тут его голос невольно понизился до шопота. — Откуда этот ребенок?