Ксанское ущелье - [76]

Я хочу, люди Иристона, чтобы вы поняли всю греховность противуправительственных действий, всю пагубность их для жизни. И кому охота умирать в кандалах, в чужой стороне? Никому! Потому наш губернатор обращается к вам от имени всемилостивейшего нашего государя императора: выдайте бунтарей и подстрекателей, сложите оружие, своевременно выплачивайте положенные налоги и подати… И живите, люди Иристона, своей спокойной жизнью… Да не прольется понапрасну братская христианская кровь… Армия опять вернется в Гори… — Немного передохнув, прибавил: — Армия вернется в свои казармы, а ваши аулы, ваши сакли останутся целыми и невредимыми!

Толмач еще переводил последнюю фразу, путая грузинские и осетинские слова, а князь Амилахвари опять поспешил выступить вперед:

— Что скажете, люди? Говорите! Представитель губернатора всех выслушает.

Толпа безмолвствовала. Как далекий прибой катился по ней недовольный, встревоженный ропот:

— Ишь чего захотел! Выдайте ему бунтарей и подстрекателей! А этот толстый боров опять будет из наших спин ремни вырезать?

— Старейшины! — уже заискивающе ломал в руках папаху Амилахвари. — Почему вы молчите?. Ваши седины пусть подскажут, что ответить гостю, который пришел с миром!

Ахмет не выдержал:

— Досточтимый Беса! Да обратится к вам фарн — дух благополучия! Скажите нашему гостю, что думают о его словах и о жизни в нашем ауле Цубен.

— Скажи, Беса! Скажи!

— Кому еще говорить, как не тебе?

Опершись на посох руками и положив на них подбородок, старый Беса глядел выше управы, выше гор много видевшими на своем долгом веку, выцветшими от времени глазами.

С печалью в голосе он сказал в наступившей тишине:

— Речь идет о нашей жизни. Как тут можно спешить со словами, уважаемые? Надо подумать, хорошенько подумать.

Еще не смолкли слова старейшины аула, еще вздрагивала его тонкая, реденькая бородка, а уже взвился, взметнулся над толпой резкий, визгливый, как у женщины, голос Кизо:

— «Подумать, подумать»! Когда думать-то? Когда наши сакли превратятся в кучу камней, когда наши дети сгорят в огне пожаров? Когда наши посевы вытопчут лошади? Так?

— Ты не кричи, Кизо, не кричи, — урезонил его полный достоинства Беса. — Криком правды не прибавишь. Ты лучше растолкуй свои мысли людям и нашему гостю, представителю власти.

— Вот и растолкуй, Кизо! — вставил Курман.

— Клянусь прахом отца и матери, осмелюсь, растолкую. Под нашим аулом, в Цала, уже стоят царские войска. А здесь их только маленькая группа — вот перед нашими глазами. Посмотрите на них, они не сделали нам ничего дурного! Явились к нам с благородным намерением — положить конец абречеству. Прекратим же убийства и грабежи! Вот перед вами князь Амилахвари. Он только что говорил со всеми нами уважительно, как равный. Он призывал нас подумать. Подумать!

Амилахвари, довольный, кивнул головой. Правильно, мол, говорит джигит, верно.

Но тот продолжил, и князю пришлось прятать глаза от стыда.

— А ему ли особенно раздумывать? — вскричал Кизо. — Давно ли его, уважаемого человека, до синяков избил босяк, сын родителей, у которых и лишних штанов не найдется! Князь мог бы уже и саклю Хубаевых спалить, и добро их нищенское по ветру развеять. А он терпит. Те-е-рпит!

— А куда ему деваться, если он Васо боится? — крикнул какой-то смельчак, и по толпе, как весенний свежий ветерок, пробежал смех.

Среди тех, кто стоял в толпе, редкую спину минула плетка князя, и каждый был рад случаю посмеяться над ним.

Когда смех стих, Беса спросил:

— Что ты предлагаешь, Кизо? Как нам быть?

— Что я предлагаю? Я предлагаю подчиниться власти.

— И что же это значит — подчиниться власти?

— Выдать бунтарей!

— А кого ты считаешь бунтарями?

— Как кого? — смешался Кизо. — Васо Хубаева, Сослана, Карума…

— А почему вдруг они стали бунтарями, ты не скажешь людям, Кизо? — повысил голос Беса, все так же опираясь на посох, только реденькая его бороденка задрожала сильнее — Чем они тебе не угодили.

Диалог этот велся довольно стремительно, и толмач не успевал переводить.

— Что? Что сказал этот старик? — сердился офицер.

— Он сказал, что не понимает, чем этому человеку, — толмач ткнул рукой в сторону Кизо, — не угодили бедняки?

— Что за допрос ты учинил, почтенный Беса? — вмешался Курман. — Кизо, по-моему, прав. Абреки так нашу жизнь перемешали, что не поймешь, где правый, где виноватый. Битый убийцу не отличит.

— Уж ты-то отличал, на кого приставу донести! — крикнули из толпы.

Курман зло сверкнул глазами, завертел головой в поисках того, кто так нелестно о нем отозвался. Но только он, не найдя обидчика, повернулся к старику, чтобы продолжить, как еще более хлесткий выкрик плетью стегнул его сзади:

— За родным братом следишь!

И еще, еще:

— Молчал бы!

— Правдоискатель!

Как затравленный волк, Курман оглядывался и натыкался на злые или насмешливые глаза.

— А ну вас! — раздраженно махнул он рукой и тронул коня, выбираясь из толпы.

— То-то, — назидательно сказал Беса ему вслед. — Ты, Курман, и в своем-то доме не хозяин. Как же у тебя хватает наглости браться за общее дело?

И тут случилось непредвиденное: из группы молодых людей, стоявших особняком, вперед вышел Васо Хубаев и поднял руку, прося внимания: