Крыши Савоны - [4]

– Нина, carina [5], сойдем в Генуе вместе! Посмотрим Геную. Всего на день-другой, Нина, хоть на один день, хоть на несколько часов, а там после обеда ты сможешь поехать дальше. Ведь Савона рядом.

Волосы у нее растрепались, взор затуманился.

Ни один трезвый человек не скажет, что это был обычный дорожный флирт! Неправда! Мы с отчаянием прижались друг к другу, и нас охватил какой-то теплый поток. Это было мощное, всепокоряющее влечение, это было не чувственное упоение, а, безусловно, ощущение принадлежности друг другу, зависимости друг от друга. А ведь я и не знаю, кто она, что она, к кому едет в Савону. К жениху? К мужу? Устраиваться на работу? И на какую работу? Я вообще ничего не знаю о ней, можно сказать, ничего. Не знаю, что толкнуло ее именно тогда и именно ко мне. Потому что случайным во всем этом был лишь случай, а остальное – нет!

В Генуе она вышла из вагона. Ветер приносил на вокзал запах моря. Было утро, десять часов двадцать минут. Светило солнце. Она поправила блузку, волосы. Чувствовалось, что она размышляет над чем-то, чего я не знаю. На столбе висел телефонный аппарат.

– Останься здесь, Нина, останься хоть до вечера!

Она порылась в сумочке, достала монету в пол-лиры, бросила ее в аппарат, подождала немного, но гудка не было.

– Пол-лиры есть?

Я достал все свои деньги. Среди них оказалось пять монет по пол-лиры. Гудка не было и во второй раз. Мы внимательно осмотрели аппарат, прочитали инструкцию и уже нервничали, бросая третью монету. Я понял: у нее есть родственники или знакомые в Генуе и, вероятно, она ищет алиби, либо место, где можно переночевать, либо просто кого-то, кто может помочь ей. Здесь, где дул морской ветер и ослепительно сияло солнце, в этом вокзальном круговороте все выглядело несколько не так, иначе чем в отдельном мирке, в котором мы провели вместе эти длившиеся целую вечность сорок минут от Милана до Генуи.

Я чувствовал, что я был так храбр в поезде благодаря необыкновенным часам, но если мы окажемся где-нибудь на берегу моря или поднимемся на гору Риги, сядем на сухую редкую траву над городом, над далекой панорамой голубого залива, и будем смотреть на белые пароходы, то тут у меня лихости не хватит. Я стану бесприютным, жалким и одиноким, не мужчиной-победителем, а совсем кротким человеком, которому нужны друг, любовь и покой. Что же будет, когда я выдам себя? Это тоже промелькнуло у меня в голове, и, если уж быть откровенным, то именно об этом я и подумал. Но тогда я еще многого не понимал – на этом ветру, приносившем запах моря, в этом отрезвляющем сиянии солнца я думал: вдруг это всего лишь случайное приключение? А я еду в Париж – на год. А, может, и не на год! Что-то со мною будет?… Будет война. Переживу ли я ее?

Настоящие приключения сейчас только и начинаются, глупо и бессмысленно останавливаться на первой же станции. Почему ты встретилась мне не в конце пути, Нина?! Зачем так сразу, в Генуе, когда я даже не дошел до родины моих мечтаний? Ведь это даже не начало начал. Я был похож на человека, который выиграл в рулетку на первую же ставку выигрыш, будь он каким угодно крупным, кажется недостаточным, потому что это лишь первая ставка. И я сказал себе: если она не сможет дозвониться и на оставшиеся две монеты, пусть рок свершится, да свершится святая воля божественного телефона-автомата.

А автомат заглотал все наши монетки. Над ним красовалось изречение, которое должно было пробуждать патриотические чувства. Я читал его, пока Нина стояла у телефона вполоборота ко мне, слегка склонившись. Может, и у нее пропало настроение?… Кондукторы размахивали руками, стучали дверями. Нина обернулась, и какое-то мгновение еще растерянно стояла на перроне. Тут я должен был вскочить в вагон и снять ее вещи. Но я дал клятву телефону-автомату и то ли поэтому, то ли по другой причине не сдвинулся с места. Раздались свистки, крики. Нина отчаянно прижалась ко мне – и поезд уже тронулся, когда она впрыгнула в вагон.

Я же стоял над своим чемоданом и махал ей рукой долго-долго. Я еще очень долго видел ее. По самый пояс высунулась она из окна и махала мне, ветер трепал ее белую блузку, и, казалось, она билась в окне, как маленькая белая птичка, а этот хищник – черный поезд, уносил ее вдаль. Потом ко мне подошел железнодорожник, тронул за плечо и сказал:

– Пожалуйста, синьор, вон там работает.

В двух шагах позади меня, на другом столбе висел еще один телефон-автомат. И действительно, кроме патриотических изречений, его украшала надпись: «Работает».

На следующий день я продолжал свой путь. Скорый поезд, отходивший утром, быстро дошел до Савоны. Я не очень помню ее, ведь города показывают поездам свои задворки. Кажется, Савона довольно долго тянется вдоль берега моря, перед моими глазами проплывали брандмауэры, балконы, устроенные на крышах; красноватые железные и темные черепичные крыши. Немое скопище камней. Этот ранний поезд не останавливался в Савоне, он только замедлил ход и, тихо раскачиваясь, прошел над городом.

Над городом, в котором где-то спала Нина. Где-то, под одной из крыш, под черепичной, или под железной, или под плоской, как терраса, на которой сушится белье.