Крыса-любовь - [34]

— Нет, он не в кафе, папа, — сухо сообщила Мишель, не отрываясь от журнала. — Он собирается еще больше отравить свой погибающий организм.

— Что? — Тони растерялся. Это случалось все чаще по мере того, как стресс от ожидания подтачивал его силы. — Так куда ты идешь, Артур?

— Эгей, мистер! Я вскочу на свою верную лошадку — и рысцой в страну ковбоев Мальборо.

Мишель повернулась к Сандре и выразительно закатила глаза. Ее злость была мне как бальзам на душу.

— Да, сэр. Так вот, сэр. Я еду туда, где воздух как мед, девчонки как сахар, а парни не болтают, а делают дело.

— И правильно, Артур. Человек и его дело неразделимы. Работа не может ждать. Даже из-за такой вот трагедии. Но если ты по дороге увидишь Фатиму, может, пришлешь ее сюда?

Фатима развозила по больнице чай и газеты на тележке. Она всегда припасала газетку для Тони и нередко умудрялась скормить Сандре пирожное с дармовой чашечкой чаю. А еще в здешнем кафе были Санчес, Юнг, Тайте и Мария, а на стоянке для посетителей — Мустафа. Так что набиралось целое племя. Для долгосрочных посетителей вроде нас больницы становятся домом вне дома. Через какую-нибудь неделю мы уже чувствовали себя старожилами.

То и дело появлялись новенькие — прибегали вслед за машинами «скорой помощи», измученные и бледные. Они старались ни с кем не встречаться взглядом, не желали вступать в разговоры, не хотели, чтобы эта обстановка стала для них «нормальной». Как будто если она останется ненормальной, больше шансов, что все это скоро кончится и можно будет пойти домой. Они поглядывали на нас с жалостью. Они думали, что отличаются от нас. Что в их жизни не будет часов ожидания на жестких пластиковых стульях, шутливых перепалок с разносчицами чая, сострадания уборщиц. Но конечно же, все это будет и у них, бедолаг. Мы служили тому живым доказательством.

Я точно знал, сколько шагов нужно сделать, чтобы переместиться с липкого зеленого стула рядом с Тони в садик для посетителей позади регистратуры. Ровно сто тридцать семь шагов к свободе (плюс лифт).

Сто тридцать шесть… сто тридцать семь… Я всем весом обрушился на тяжелую стеклянную дверь и вылетел в ароматную вечернюю свежесть. Ко мне словно вернулась жизнь. Остались только мир и я, и у нас обоих все было прекрасно. Распахни объятия, втяни этот воздух, ощути счастье!

Мне стало так хорошо, что я почти забыл про все те житейские неурядицы, которые обычно обдумывал в своих перекурах. Да, я продолжал это грязное притворство, я все еще играл роль моего брата. Вам, наверное, противно, особенно если учесть, что он балансировал на грани жизни и смерти. А мне, думаете, не противно? Еще как. Просто с души воротит.

Многое случилось с тех пор, как я впервые притворился Гордоном, чтобы заплатить за мастерскую, и, поверьте, на той стадии я мечтал выйти из игры. Мечтал от всей души. Но это оказалось не так-то просто, потому что клиентка буквально зациклилась на мне. Я серьезно. Она от меня не отлипала. Названивала мне домой, в любые утренние часы, напрашивалась на бесплатные консультации, планировала встречи на неделю вперед. Ей-богу, даже приревновала к Эрике, моей знакомой немочке, которая иногда забиралась ко мне в постель.

Все это было печально. Увидев Джули в кабинете Гордона, я решил, что она в тихом отчаянии, только и всего. Но ее последний звонок навел меня на мысль, что она перешла черту и вступила в ряды Затраханных Жизнью личностей.

— Послушайте, солнышко, давайте двигаться постепенно, шаг за шагом, — предложил я, когда она попыталась выбить из меня даты наших следующих встреч. — Что за спешка? Мы ведь даже еще не провели второй сеанс!

— У меня под рукой ежедневник. У вас наверняка тоже есть… что-нибудь похожее. Почему бы не запланировать встречу заранее?

— Между прочим, у вас усталый голос, — посетовал я. — Очень усталый.

— Пожалуйста, мистер Стори.

— Гордон. Видите ли, солнышко, я не хочу показаться капризным, но не люблю планировать загодя. Мне нужно, чтобы в жизни оставалась какая-нибудь тайна. Иначе как же вставать по утрам?

— Некоторым помогают будильники.

— Только не мне, солнышко. Меня будит нос. Я считаю, что у каждого дня, как у каждой женщины, есть свой запах. По мне, единственный стоящий день — это тот, который пахнет загадкой. Только в такой день стоит выбираться из кровати.

— А как насчет того, чтобы заплатить за жилье? Ради этого не стоит выбираться из кровати?

Деньги! Что еще может так быстро разнести в клочья поэтический образ? Наслать на вас страх и загубить творческие порывы? Конечно, в ее словах был резон. Деньги развенчивают мнимую свободу. Если бы, например, я мог просто вернуть Джули ее деньги, мне не пришлось бы сегодня днем тащиться в «Pain et Beurre». Я мог бы вообще отказаться от встреч с ней. И не увидел бы больше ни кусочка Джули Тринкер. Конец истории.

Однако с тех пор как Гордон попал в больницу, мой и без того скудный приток наличности от малярно-ремонтных работ совсем иссяк. Вдобавок я не продал ни единой скульптуры за время его комы и оказался на мели. Правда, я был на мели и до болезни Гордона. Надо признаться, что мои произведения не шли нарасхват и в те времена, когда брат был здоров. Но теперь все как-то разом осложнилось, мне то и дело приходилось латать новые дыры.