Крымское ханство в XVIII веке - [48]

К чести наших деятелей, они тоже понимали обстоятельство, на которое указывал ханский дефтердар; понимали они и другую вещь, также высказанную Касбулат-агою, — что «держава Российская сильна и силами его[144] возвесть может, но когда общество будет видеть такого над собой хана, то не может быть его любителем».

Значит, теперь предстояла русским политикам и военачальникам задача водворить Шагин-Герая в самом Крыму, но только так, чтобы это водворение не имело вида насильственного навязывания его крымцам, а как будто бы являлось лишь уступкой добровольным желаниям и требованиям местного населения. Задача была нелегкая ввиду господствовавшего нерасположения крымцев к Шагин-Гераю, упорного противодействия Девлет-Герай-хана со своими приверженцами и поведения Порты, которая не хотела расстаться со своим влиянием на судьбу Крымского ханства, но в то же время боялась открыто выступить против России. Если суммировать все частности этой глухой, анонимной борьбы, насколько они сохранились до нас в разного рода документах — рапортах, ордерах, письмах, донесениях, показаниях и т.п., то получается следующая любопытная картина.

Став на ту точку зрения, что Девлет-Герай-хан IV «в достоинство сие произведен единственно только Портою Оттоманской и, следовательно, в противность трактату», князь Прозоровский систематически и сам игнорировал и предписывал своим подчиненным игнорировать его, не признавая ханом, и вел, когда было необходимо, сношения с «крымским правительством» или с «крымским обществом», хотя очень хорошо знал, что письма, получаемые им от этого общества, «писало не оно, а ханский письмоводец». К самому же Девлет-Гераю он написал лишь тогда, когда тот по оплошности назвал себя «доверенным Порты Оттоманской».

В обращениях к мнимому крымскому обществу князь Прозоровский, настаивая на буквальном смысле международного трактата о татарской вольности, писал, что султан турецкий, «яко главный калиф магометанского закона, может по единоверию входить только в духовные обряды (татар), законом тем предписанные; а что принадлежит до политической и гражданской вольности, то в оное входить… не должно». Ссылку же татар на противность правоверному мусульманскому закону некоторых возложенных на них трактатом обязательств Прозоровский опровергал рассуждением, что если подобные обязательства вытекают из статьи 3 Кючук-Кайнарджийского трактата, ратифицированного «верховным калифом мусульманского закона», то, значит, они ни тогда «не были противны мухаммеданской вере, ни после не сделались таковыми».

Поддерживая кандидатуру Шагин-Герая, Прозоровский уверял, что и русскому правительству тоже до Шагин-Герая дела нет. Татар он постоянно величает в письмах «мои приятели» или «почтенное собрание», а Девлет-Герая титулует «ваша светлость»; войскам предписывает соблюдать крайнюю осторожность относительно крымских туземцев — не начинать самим нападений, не заезжать в деревни, а тем паче не позволять себе никакого насилия и грабительства. Равным образом и туркам, оставшимся до поры до времени в Крыму, князь приказывал русским солдатам «никакого недружелюбия не оказывать… оказывать им всю ласковость и в разговорах внушать им о твердом и непоколебимом сохранении мира у высочайшего двора с Портой Оттоманской… чтоб они, идучи между татарских селений, не могли всевать им разные плевелы и развращать их разум»; но при этом он рекомендует просто-напросто «удаляться от сообщества с ними».

Такое поведение русских давало Прозоровскому полное право требовать того же и от противной стороны и прямо называть все татарские претензии и жалобы «вздорными требованиями». Поэтому, когда один казак был убит и несколько человек было ранено, Прозоровский потребовал от «почтенного собрания» «виновных наказать без пощады, яко таковой со стороны татар поступок противу войск ее императорского величества… совсем непристоен и не похож не только на дружелюбие, но ниже на доброе соседство, а совсем разрывает вечный трактат с сею областью». На уклончивое же по этому поводу объяснение крымского общества он заявляет, что он не намерен переписываться с Девлет-Гераем, который, по его мнению, «есть первый нарушитель освященных трактатов», и в случае ненаказания виновных в убийстве казака собирается сам свою «сатисфакцию получить одним или другим манером». В крайнем случае Прозоровский грозит, что татары «неизбежно сами на себя навлекут совершенное разорение и такую гибель, какой только от войны ожидать будет можно».

Русская политика направлена была к тому, чтобы «посредством ли татар или денег вытеснить Девлет-Герая из Крыма», тем более что Порта не имела ни времени, ни средств заступиться за Девлет-Герая. Согласно с этим планом, тем из татар, которые выказывали свою добронамеренность нам и действовали в наших интересах, каков, например, был Аб-ду-ль-Керим-эфенди, судья при Едисанской и Джамбуйлукской ордах, или Ширин-бей, или Абду-ль-Вели-паша, давалось жалованье и подарки. Сам его светлость новый хан, то есть Шагин-Герай, получал, «кроме даваемой в пособие на произведение его дел суммы, единственно на содержание себя в каждый месяц по тысяче рублей». Кроме поддержки личного ханского престижа Шагин-Герая нашими военными силами дипломатия наша в лице Стахиева, чрезвычайного посланника и полномочного министра при Порте, должна была «домогаться у оной наследственного ханства», хотя по этому последнему пункту сначала произошло недоразумение между Шагин-Гераем и Прозоровским, который установление наследственного преемства ханской власти считал несогласным с трактатами, предполагая, вероятно, в этом личную честолюбивую затею Шагин-Герая.