Крымское ханство - [3]

Этими поименно цитированными авторами, конечно, не исчерпывались источники тех богатств сведений, которые Тунманн дает о крымском средневековье. Он использовал гораздо больше. Для история генуэзских колоний в Крыму, он несомненно, опирался на генуэзского хрониста Джустиниани, хотя его и не упоминает. Из польских он знал, конечно, кроме Стрыйковского, также Гвагнина, Кромера, Матвея Меховского, множество западных хронистов и путешественников и сверх того церковные акты, католические и греческие (очень обильно сообщает об учреждении епархий, архиепископств и митрополий), Bollandi Acta Sanctorum, Annales ecclesiastici и т. п.

Более близкому к нему литературу своих предшественников Тунманн цитирует также довольно скупо. Он называет только Дмитрия Кантемира, Николая Клеемана и Пейссоннеля. Литературы по нужным ему вопросам в XVIII веке было не так много, но все же больше, чем он цитирует, и он ее, конечно, знал, хотя бы таких авторов, как де-Гинь, Витсен, де-Боз, [9] Фармалеони, Маннштейн, де-ля-Мотрэй ж ряд других.

Итак, Тунманн был во всеоружии книжной эрудиции своего времени. Однако взаимствованиями из всех этих литературных источников не исчерпываются все приводимые им данные и соображения. Несомненно, он пользовался еще какими-то источниками непечатными особенно в разделе современного ему положения ханства. Такими источниками могли быть архивные сведения, главным образом из дипломатических донесений, более же всего устные данные, получавшиеся им от бывавших в Крымском ханстве негоциантов, дипломатов, военных, путешественников и т. д. Так, он очень точно (сравнительно, конечно) передает множество татарских и ногайских географических названий, дававшихся в предыдущей литературе искаженно. Таков, например, список кадылыков, список ногайских колен, выправляемый им по сравнению с незадолго до этого изданным списком Клеемана. Он упоминает множество речек (особенно на материке), до этого в литературе не известных, частью теперь даже исчезнувших; много поселений он называет первым. Понятно, что Тунманн, очевидно, ревностно и кропотливо работавший в литературе об интересовавшем его ханстве, настойчиво собирал в то же время и разные устные сведения о нем, гораздо более богатые, чем литературные. И в этом для нас крупное значение Тунманна: многие его данные нельзя найти в предшествовавшей ему литературе.

Тунманн старается придать своему очерку Крымского ханства характер сугубо ученого, беспристрастного, «объективного», «аполитичного» исследования к описания. Однако эта его тенденция не может нас обмануть, не может скрыть тех идеологических, политических позиций, на которых стоит автор, хотя он и проявляет их в совершенно завуалированном, сообразно его эпохе, виде, а может быть даже и невольно.

Из тех двух основных классовых сил, которые в его эпоху боролись за политическую власть, буржуазии и помещиков-феодалов, Тунманн, несомненно, принадлежал к буржуазии и следовал ее идеологии. Проявлял он ее очень мягко, осторожно, побаиваясь, видимо, власть имущих, но все же проявлял. Как представитель прогрессивного, восходящего, борющегося класса, он трезво, критически смотрел на действительность. Поэтому его очень интересуют социальные [10] взаимоотношения в Крымском ханстве. Он их четко характеризует в качестве феодальных и проводит решительную аналогию между ними и западно-европейскими, что для нас является весьма ценным наблюдением. Он ярко выявляет классовый характер ханской власти, находящейся в полной и формальной и фактической зависимости от феодалов, и притом от феодальной верхушки «Крым-беги, говорит он, т. е. представители четырех сильнейших феодальных родов, — это то же самое, что западно-европейские пэры». Четко и, несомненно, негодующе характеризует он класс феодалов, мурз, имея при этом, конечно, на прицеле своих отечественных феодалов: «Мурзы проживают в своих деревнях и живут на подати, собираемые со своих подданных. Простые татары — не что иное, как вассалы этих мурз». Отношения феодалов между собой, к ханской власти, к отдельным конкретным ханам, отношение ханов к турецкому правительству, — все эти внутриклассовые взаимоотношения правящего феодализма он трактует со всегдашней тонкой завуалированной иронией.

Ту же насмешливость проявляет он и в отношении религии, как это полагалось его просвещенно-вольтерьянствующей эпохе. «В татарских школах объясняется коран и преподаются другие менее важные науки», — острит он, адресуя эту стрелу, конечно, не столько мусульманской, сколько религиозной школе вообще. Не забудем, что сам Тунманн, как королевский прусский профессор, состоял под началом игравшего в прогрессивную просвещенность Фридриха Великого.

Часто проявляется у автора тенденция идеализировать a la Жан-Жак Руссо чужие, культурно ниже стоящие народы. Характеризуя крымских татар, ногайцев, черкесов и т. д., он всех их находит и приветливыми, и гостеприимными, и мужественными, и честными, и благородными, и добродушными, и любящими справедливость, и обладающими живым и восприимчивым умом, и т. д. При этом он, конечно, совсем ее считает нужным эти ходячие добродетели как-то классово дифференцировать. При такой огульной идеализирующей схеме трудно, конечно, избегнуть комического. «У буджакских ногайцев, — говорит он, например, — важнейшим средством пропитания служит грабеж и добыча. Больше всего они грабят молдаван… Вообще же они честны, добродушны, гостеприимны и мужественны». Только одним армянам от Тунманна достается