Крымский Ковчег - [9]

– Здравствуй, Ирина, – Купец сделал шаг и закрыл своей тушей экран. – Ты довольна сделкой?

– Все заканчивается?

– Я говорю иначе – сделка закрыта, – Купец протянул руку, будто хотел просто поправить локон. Касание – и Ирина Арно кончилась. Обмякшее тело-оболочка полулежало в кресле.

– Вы нам очень помогли, – было не вполне понятно, Купец все еще говорил с Ириной или уже обратился к хозяину кабинета.

– Я рассчитывал, что получу что-то в обмен на эту помощь, – хозяина компании не смущал труп в соседнем кресле. Не удивляли люди, без спросу появившиеся в кабинете. Он был слишком значим, чтобы с ним что-то могло случиться без сделки, и он был почти рад, что наконец что-то происходит.

Купец улыбнулся, улыбались и четверо из его… пожалуй, хозяин назвал бы их братьями. Пятый просто не умел улыбаться, так он был устроен.

– Ты не получишь ничего, ты даже не узнаешь, зачем все это было сыграно, – он так же легко коснулся человека в плохо сидящем костюме. И тот, так же, как и Ирина Арно, перестал быть живым.

Купец, Шутник, Привратник, Доктор, Мертвец и Охотник – шестеро падших пришли в Москву.

После изучения записи стало понятно, как и в случае со вскрытием ковчега, что от усилий людей уже ничего не зависело. Тонкие, почти невидимые струи уже тянулись во все стороны из ковчега. Кто-то в маске коснулся скальпелем центрального кокона. Так начались тридцать дней тьмы…

* * *

Леша сегодня остался дома один. Одиночество должно было скоро кончиться, но, пока ключ отца не звякнул в скважине входной двери, Леша боялся. Чтобы не заплакать – плакать в свои восемь лет Леша считал позором, – мальчик решил действовать. Для начала он включил весь свет в квартире – лампу настольную и торшер, люстру на всю катушку, ночник, светильник в кухне и лампочку в коридоре. Стало светло, но все равно было страшно.

Попробовал играть на пианино. Точнее, стучать по клавишам, что запрещалось и чего всегда хотелось, но только не сейчас. Каждая клавиша звучала угрожающе и слишком-слишком громко.

Леша решительно отодвинул стол к стене и поставил прямо по центру комнаты стул. Здесь – подальше от стен, под самой люстрой – он почти перестал бояться. Леша залез с ногами на стул, прихватив томик Конан Дойля, и снова принялся ждать. Здесь он был уверен, что никакая пестрая лента не сможет подобраться к нему незаметно. Спокойствия добавлял и стащенный по такому важному случаю – отцовский перочинный нож. Большое лезвие было открыто, чтобы, если надо – успеть.

Леша встал и в очередной раз осмотрел комнату, на этот раз с высоты своего положения. Впервые за все восемь лет своей жизни он увидел узор паркета с высоты, целиком, так, как его когда-то придумали. В сантиметре от правой передней ножки стула мальчик увидел чернильное пятнышко. Сначала Леша решил, что ему показалось, но клякса прямо на глазах стала больше. Почти забыв о своих страхах, он следил за ней уже не отрываясь. Пятнышко стало еще крупнее. Теперь оно не просто занимало площадь, у него появился объем, пятно отбрасывало микроскопическую тень и продолжало расти.

Увеличившись в несколько раз, оно добралось до ножки стула. Это уже было неинтересно, это мальчика разозлило, он сделал достаточно для того, чтобы рядом ничего опасного не было. Когда, соскочив со стула, Леша решительно сдвинул его на полметра от пятна, на полу была уже черная лужица сантиметров пять в диаметре. Снова вскарабкавшись на стул, мальчик с удивлением обнаружил, что весь пол усеян островками черного. Прошло не больше минуты, и островки слились вместе – весь пол комнаты покрылся черной блестящей пленкой.

Освоив завоеванное пространство, чернота поползла вверх – по стенам, по ножкам столов и стульев, по шторам. Теперь она не делала пауз – планомерно поглощала вертикаль. Леша уже не ждал звука ключей в замке, он ждал, когда чернота доберется до него. Мальчик не знал, что с другой стороны входной двери стоял его отец. Черная пленка поднялась до щиколоток его ног, и этого хватило, чтобы он уже никогда не вытащил из кармана ключи.

Когда черная пленка полностью скрыла ножки Лешиного стула, мальчик прыгнул. На мгновение он оторвался от плоскости сиденья. Этого мгновения как раз хватило, чтобы, вдруг ускорившись, пленка покрыла сиденье стула и выбросила вверх к мальчику черные побеги. Одного касания оказалось достаточно. То, что вернулось из высшей точки прыжка, уже не было Лешей.

Бомж, по кличке Толстый, еще не так давно отзывавшийся в офисе на Михаила Владимировича, а дома на Мишеньку, бывший человек с уважаемой должностью и скучным, но казавшимся абсолютно надежным будущим, задумчиво разглядывал десять копеек, лежащих у водосточной трубы. Уже больше года прошло, как он остался без работы, да так ее и не нашел и, уже даже не пытаясь что-то изменить, перебивался подаяниями друзей и знакомых, бывшей жены и детей, которые, конечно, бывшими не бывают, но его они не называли папой. Он был – биологическим отцом, то есть чем-то равноудаленным и от уважения, и от любви.

Десять копеек не делали погоды, рубль не изменил бы ничего, важен был принцип. Краем глаза Толстый приметил жестяную банку из-под пива, прямо здесь и сейчас он мог начать зарабатывать. Сто банок могли бы на пару дней отодвинуть необходимость снова у кого-то брать в долг.