Крымские тетради - [78]

Каратели шли напролом. Они были вдрызг пьяны. Хмельной солдат — воин неполноценный. Он лишен того самого чутья, инстинкта, который порой и спасет там, где спастись почти невозможно.

Они шли на якунинскне автоматы.

Партизаны ударили в упор.

Много трупов легло на снегу.

Но машина была заведена, она имела и обратную связь, которая все же сработала. И по якунинцам ударили с флангов.

Михаил Филиппович быстренько подобрал оружие, поднял раненых и по ущелью перебросил группу на новую позицию.

Каратели не отстали. Началась новая атака.

Сам Якунин строчил из трофейного пулемета. Уже дважды-переменил ствол: гора пустых гильз лежала рядом.

Каратели поняли: перед ними небольшая кучка партизан. Фашисты в черных шинелях — эсэсовцы — прорвались в тыл якунинцам, перебили раненых.

Большинство партизан убито. Вырвалась небольшая группа во главе с Михаилом Филипповичем, каким-то чудо-маневром вышла из боя и добралась до старых баз у Кожаевской дачи, но здесь не задержалась, а вышла из лесочка, проползла поляну и втиснулась в трубу, проложенную под заброшенной дорогой.

Грели друг друга дыханием, приходили в себя. Ни пищи — помня наказ Красникова, базу не тронули, — ни огня.

Трое суток бродили у самого фронта, питаясь подмороженным шиповником, на четвертые встретили моряков-разведчиков из морской бригады Тарана. Вместе и переползли линию фронта.

Якунин тяжело болел, но постепенно организм взял свое, и партизанский командир поднялся на ноги. Мучила совесть: что в лесу делается? От Красникова ни слуха, а немцы хвастаются, пишут в газетах, кричат по радио: под Севастополем партизан нет!

Окрепли ноги, ритмичнее заработало сердце, и Михаил Филиппович не стал задерживаться, напросился на прием к секретарю Крымского обкома партии Федору Дмитриевичу Меньшикову.

— Пошлите меня, я найду Красникова.

Послали. Якунин пришел к нам и снова успел сказать свое партизанское слово, но об этом позже. Совсем недавно я побывал в тех «местах, где последний раз встречал Михаила Филипповича. В мае сорок второго года он умер от разрыва сердца.

Похоронили мы его у истока горной реки Донга, в дебрях заповедника. Я искал могилу, но время и дикие кабаны — их развели после войны — стерли следы. Шумела речка, в ее заводях играла горная форель. За безмолвным лесом высились одинокие сосны — стражники партизанских могил…

Стоит перед глазами Михаил Филиппович Якунин — секретарь Корабельного райкома партии. Крупное и отечное от недоедания лицо, серые глаза, чуть тяжеловатый подбородок. Одышка. Ничего в нем воинственного нет. Даже автомат носил как-то по-граждански. Карманы были почти всегда до нелепости вздуты: Якунин любил гранаты и при удобном случае начинялся ими до отказа. Бывало, прежде чем сесть, начинает выгружать из всех карманов гранаты и выложит их до дюжины.

— Тяжело же, Миша! — пожалеешь его.

— Еще как — аж спину ломит! — согласится он и начнет смазывать ружейным маслом трофейный пистолет — подарок разведчиков.

…Бой у Чайного домика был самым жестоким в истории крымского партизанского движения за время Севастопольской обороны. Но Красников и Калашников в основном сохранили отряды. Потерь было немало, но карателям не удалось очистить леса, подпиравшие их второй эшелон, и все надо было им начинать сначала.

Сколько потеряли сами фашисты — точно сказать невозможно. На этот раз им удалось убрать убитых до последнего трупа. Разное говорят, разное пишут, точно известно лишь одно: фашисты перестали посылать своих солдат на партизанские стоянки, но все плотнее и плотнее блокировали выходы из леса.

17

У нас — в Четвертом районе — произошел своеобразный перелом в настроении партизанской массы. Через леса прошли целые вражеские дивизии, но им не удалось ни физически, ни морально сломить наше упорство.

Не успел последний солдат карательной экспедиции покинуть лес, как на дорогах, ведущих к фронту, снова заработали наши автоматы, взлетали в воздух машины.

Фашисты вынуждены были прекратить ночное движение.

У вас отпуск, вы следуете на Южный берег — к морю, к воздуху. Проявите небольшую наблюдательность, посмотрите из окна троллейбуса или машины на леса, что сопровождают вас до самого Алуштинского перевала, да и дальше до Кутузовского фонтана. Любопытная деталь: стометровая полоса над дорогой — лесной молодняк. Тут деревьям от силы четверть века, а старый лес начинается дальше, за стометровой полосой. Так с обеих сторон дороги.

Так вот, зимой 1942 года немецкие саперные батальоны с корнем вырывали деревья и полностью оголяли подступы к дороге. На всех крутых поворотах зияли щели долговременных оборонительных позиций, день и ночь моторизованный патруль совершал челночное движение.

Вся дорога была в плакатах: «Внимание, партизаны!», «Обстреляй поворот!», «Одиночным машинам проезд запрещен. Партизаны!»

В те дни три фронта действовали на полуострове: под Севастополем, на Керченском полуострове, в центре гор — партизанский. Последний — самый неожиданный, ставящий немцев в тупик.

В Крыму рождались легенды. Надо иметь в виду: трудно отличить правду от легенды, ибо сама правда была легендарна.

С севастопольской стороны пришла, например, такая весть: в отрядах Красникова появилась какая-то грозная и неуловимая четверка партизан. Один лишь слух о них так пугал фашистов, что стоило им только услышать об этой четверке, как они начинали сверх меры нервничать.