Крымские рассказы - [35]

Раздался треск, и его сшибло с ног. Откуда-то донёсся крик.

Когда он вскочил, над ним возвышался свороченный на сторону бушприт парохода.

Кругом слышался треск разрушаемого капитанского мостика.

Он видел только фигуру какого-то матроса, который карабкался на свороченный бушприт.

Он ли крикнул, или другой кто, но только крик страшный, отчаянный, душу раздирающий, пронёсся по пароходу, и ему ответили вопли с кормы, с палубы, изнутри парохода, из кают.

Пароход завопил, как раненый насмерть.

Момент, — и встречный пароход, разворачивая борт, с треском и оглушающим скрипом начал выдёргивать свой нос из разбитого им корпуса.

Как кинжал из раны в сердце.

Среди воплей, как аккомпанемент к ним, снизу, изнутри парохода, послышался страшный, зловещий шум.

Шум вливающейся в трюм воды.

Петькову показалось, что у него потемнело в глазах.

Электричество погасло.

Темнота усилила панику.

Новый вопль ужаса вырвался у парохода.

Ничего, кроме воплей, которые неслись в темноте отовсюду.

Раздавались рядом, доносились из низу, с лесенок, из кают…

В темноте люди хватались друг за друга, барахтались, отбивались и вопили, как будто уже погружаясь в воду.

Около ног Петькова послышался голос капитана.

Капитан зачем-то взбирался на мостик по разрушенной наполовину лестнице и кричал бессознательно, сам не понимая, что он говорит:

— Спокойнее… Спокойнее… Никакой опасности…

Около мостика раздался какой-то мужской голос:

— Капитан, мы тонем!

В толпе слышались рыдания.

Сквозь вопли откуда-то доносился хриплый крик старшего механика:

— Выходите из машины!.. Из машины выходите… Из машины!..

Выбежав первый, он спасал своих кочегаров.

— Свечей! Свечей! — кричал капитан в пространство, перегнувшись через перила мостика и не замечая стоявшего рядом младшего помощника, дрожащего, перепуганного, который твердил только:

— Капитан… капитан…

Он твердил это, надевая, как следует, наскоро накинутую курточку, дрожащими руками не попадая в рукава, и, надев, вдруг сорвался с места и чуть не кубарем полетел с маленькой крутой лестницы, крича пронзительным голосом:

— Фальшфейера… ракеты…

— Парус! — раздался крик на палубе.

— Сторонись!.. Пустите!.. Парус!..

Слышно было, как тащат по палубе что-то огромное, шуршащее.

— Пустите!.. Парус!.. Пустите!.. Где керосин!.. Несите сюда керосин!..

По палубе забегали огоньки зажжённых штормовых свечей.

Откуда-то с середины парохода с шипением огненной лентой высоко-высоко в воздухе взвилась ракета и рассыпалась на сотни сверкающих разноцветных искр и захлопали римские свечи.

На носу вспыхнул огонь облитого керосином паруса и зловещим светом осветил страшную картину ужаса, смятения, поголовной паники.

При его свете мачты казались какими-то виселицами, тени приобретали огромные, чудовищные очертания, возбуждая ещё больше ужаса.

Около мостика какой-то старик, став на колени, обвязывал дрожащими руками спасательным нагрудником плакавшую девочку и повторял только, когда метавшиеся по палубе сшибали его с ног:

— Тише!.. Тише вы… Тише!..

Женщина в разорванной рубашке, в короткой нижней юбке, бежала куда-то на корму с распущенными, развевающимися по ветру волосами и вопила:

— Пётр!.. Пётр!.. Пётр!..

— Вылезай из шлюпок!.. Вылезай из шлюпок!.. — вопил какой-то матрос.

Но его никто не слушал.

Хватаясь друг за друга, наступая на плечи, на головы, падая, обрываясь, пассажиры лезли в шлюпку, выведенную за борт, но ещё висевшую на талях.

Послышался крик, треск, стон, вопли отчаяния, ужаса.

Тали не выдержали, оборвались, шлюпка рухнула, перевёртываясь, увлекая за собой болтавших в воздухе руками и ногами людей.

— Потонем ещё все с ними! — крикнул один из матросов. — Айда к шестёрке!

И матросы кинулись, расталкивая толпу, сбивая с ног.

Шестёрка закачалась на талях.

К ней рвалась толпа.

Оттуда слышались вопли, крики:

— Пустите!.. Пустите!

— Я — женщина!..

— Ребёнка!..

— Не бейте!..

Крики ужаса, боли, мольбы, отчаяния.

Кругом метались обезумевшие от ужаса лица с широко раскрытыми, сумасшедшими глазами, с растрёпанными волосами. Дрожащие, полуодетые, раздетые люди, которые бегали от борта к борту, от кормы к носу и обратно, ища спасения.

Около парохода замелькали огоньки шлюпок. Около бортов слышался плеск воды от бросавшихся с парохода людей.

Борьба, страшная, ожесточённая, отчаянная, на жизнь и смерть, кипевшая на пароходе, загоралась и около него, среди отплывших шлюпок и утопавших, хватавшихся руками за борта, вот-вот готовых опрокинуть шлюпку.

Словно какие-то огромные поплавки, на поверхность всплывали чёрные головы, захлёбываясь, что-то кричали и исчезали в набегавших волнах, которые душили их с сердитым ропотом, плескались о борта погибшего парохода и с зловещим бульканьем вливались в открытые от жары иллюминаторы.

— Да ведь это я… я… Петя, это я… — кричала, барахтаясь в воде и хватаясь за борт шлюпки, женщина, которую обезумевший от ужаса муж бил по рукам, крича:

— Опрокинете шлюпку!

Какая-то фигура показалась на реях.

Кто-то лез на мачту, ища спасения там, оборвался, мелькнул.

Послышался крик в воздухе, хряск упавшего тела, стон на палубе.

И среди этих воплей, криков, стонов доносились изнутри парохода треск и какой-то мучительный скрип.