Крымские рассказы - [3]
Это здесь принято.
И вы часто встретите рядом с солидным, почтенным, пожилым и полным господином какое-нибудь маленькое существо, всё в цветах, кружевах и лентах, вечно смеющееся, с глазами, словно поющими какую-то задорную шансонетку.
Жизнь маленькой француженки проходит в том, что она меняет в день по шести туалетов, один другого наряднее и эффектнее.
Теперь она сидит на своей терраске в каком-нибудь необыкновенном утреннем капоте и звонко хохочет, вероятно, безо всякой причины, просто потому, что ей весело.
Потому что здесь весело всем.
Моя соседка слева никогда не показывается на террасе.
Вероятно, она не совсем здорова.
На всех террасках теперь болтовня, шум, смех.
Всё любуются морем, чудным утром, воспоминают о вчерашних поездках, строят планы на сегодня.
Садовник, которому я плачу за это какие-то гроши, приносит в мою комнату два огромных букета только что сорванных роз, которые в это время здесь ещё в полном цвету.
Белых, розовых, ярко-пурпурных роз, на которых ещё дрожат капельки утренней росы.
Я делаю свой туалет и спускаюсь вниз — «ехать».
Это «час генералов».
Седых, отставных генералов.
В этот час они сидят на нижней, большой террасе, около мраморной лестницы, и ведут разговоры о последних событиях, ежеминутно титулуя друг друга «вашим превосходительством».
Проходя мимо, вы только и слышите: «ваше превосходительство», «ваше превосходительство».
— Вы не совсем правы, ваше превосходительство.
— Но почему же, ваше превосходительство?
Они слушают это, как музыку.
Швейцар даёт свисток, — и по мелким камешкам дороги шуршат колёса экипажей.
Я сажусь в хорошенькую ялтинскую плетёную коляску-«корзинку», накрытую белым зонтиком, и еду «по делам».
Все наши дела состоят в том, что мы ездим по утрам в отделение государственного банка получить по чеку для расходов на сегодняшний день.
Право, когда в Ялту проведут железную дорогу к удешевят здешнюю жизнь, этот хорошенький городок потеряет всю свою прелесть.
Наедет серенькое мещанство, боящееся переплатить где-нибудь лишнюю копейку, дрожащее, только и думающее, что о завтрашнем дне.
Вся прелесть Ялты в том и состоит, что вы хоть на время совсем отрываетесь от труда, от забот, от всяких расчётов.
Вы попадаете в весёлую, обеспеченную, довольную жизнью среду, не думающую о завтрашнем дне.
И, уверяю вас, это не менее успокаивает нервы, чем шум моря, благодатный воздух, цветы и виноград.
Отделение государственного банка, устраиваемое здесь только на время сезона где-нибудь на даче, прямо способно заставить вас расхохотаться.
По дорожке, в тени платанов и лавров, среди цветника, вы подходите к вилле в помпейском стиле.
В огромной нише статуя Юпитера.
Стены увиты виноградом и люциной; на главном фасаде «государственного банка» латинская надпись крупными буквами гласит стих из Виргилия:
«Да здравствует тот, кто любит. Горе тому, кто не знает любви. Да погибнет всякий, кто запрещает любить!»
Подходящая надпись!
Как стражи банка, вместо часовых, в нишах стоят большие статуи… Венеры и Дианы.
Когда я возвращаюсь из этого легкомысленного дома, где помещается государственное учреждение, — набережная уж полна гуляющими.
Разодетые в лёгкие, изящные летние платья, дамы порхают по магазинам.
Снуют татары-проводники.
Маленькая кофейня, выстроенная на сваях над самым морем, полна.
Дамы в лорнеты (в Ялте обязательны) разглядывают катающихся.
В ресторане «Россия» начинается час обеда.
Здесь почти не завтракают, соединяя завтрак и обед в одно.
Терраса ресторана, ресторан полны.
Маленькая француженка хохочет за столом в каком-то необыкновенно эффектном туалете, который она экспонирует сегодня в первый раз.
Её солидный, пожилой кавалер любуется её маленькими дурачествами и тихонько останавливает её с добродушной улыбкой:
— Laissez, ma petite! Laissez, cher enfant, laissez![2]
Его сын, высокий, очень худощавый молодой человек, обедает вместе с моей хорошенькой соседкой одесситкой и её сестрой.
С ними же сидит офицер, легко раненый в руку на дуэли и потому интересующий всех наших «сезонных» дам.
Тут же в уголке, сторонясь от всего этого болтающего и смеющегося мира, сидит пожилая дама, маменька белокурого молодого человека, который исподлобья кидает взгляд то на француженку, то на хорошенькую одесситку.
Ему лет двадцать пять, он катается на велосипеде, занимается любительской фотографией, и ему разрешается пить лёгкое крымское красное вино только из маленькой рюмочки.
Маменька страшно дрожит за добродетель своего сына и испуганно смотрит кругом, как будто ждёт, что вот-вот сейчас здесь же совершится грехопадение её сына.
Она, вероятно, раскаивается даже и в том, что приехала в Ялту, где столько соблазнов для её «мальчика».
Если ей удастся удержать этого цыплёнка в вате, из него, наверное, со временем выйдет муж, от которого жена сбежит через две недели.
После обеда маленький отдых, и все разъезжаются по окрестностям.
У подъезда толпятся проводники с лошадьми.
Хорошенькие корзиночки увозят одну компанию за другой.
Маленькая француженка — в новом туалете! — садится в маленький шарабанчик, запряжённый парой маленьких лошадок с подстриженными гривами и массой бубенчиков на сбруе.
