Крылья земли - [48]

— А что с вами сейчас? — спросил Аксенов, понимая, что все равно рано или поздно спросит об этом.

— Мое дело труба, — сказал Трофимыч и усмехнулся. — Мне уже пора. Оперировать меня в моем возрасте не станут, сердце ненадежное. Хоть жить, конечно, тоже хочется. Не все еще дела доделаны, хотя делам конца не бывает. Меня рентгеном и радием лечат, но я думаю, вряд ли поможет. А вот у нашего друга, Фомина, очень забавная локализация. Его судьба за такое место прежде всего схватила, за которое таких, как он, и надо хватать щипцами. Таким, как он, давно пора очистить землю.

— Дурак ты старый, — злобно сказал Фомин. В нем и во всех его словах, даже когда он читал газеты, видна была какая-то озлобленность. Он был похож на затравленного. Он любил произносить длинные фразы и рассуждать о проблемах, которые его не касаются, но в то же время всем был недоволен: и как устроена больница, и врачами, и едой, и дежурными сестрами. Аксенов уже заметил это.

— Мне теперь церемониться с тобой нечего, — спокойно сказал Трофимыч. — Мне недолго жить, плевал я на вежливость. Я перед смертью тебе все хочу сказать, что думаю.

Аксенов с удивлением подумал, что даже здесь, где люди в критическом положении, они все равно вступают друг с другом в определенные отношения и до конца, пока могут думать и говорить, не хотят расстаться со своими взглядами, со своими симпатиями и антипатиями.

— Что вы его так донимаете? — спросил у старика Аксенов, хотя самому ему Фомин тоже не нравился.

— А вы спросите у него то же, что у меня, — сказал Трофимыч. — Спросите, кем он работал и как работал.

— Я поважней тебя дела делал, — сказал Фомин. — Мое дело потруднее, я всегда с людьми работал, людей воспитывал. Это тебе не цифры считать.

— Что же вы делали такое? — спросил Аксенов.

— Я учитель, — сказал Фомин и отвернулся.

— Врет, — сказал Трофимыч. — Он мне сначала сам все про себя рассказал. Даже не ждал, когда буду спрашивать. Важности нагонял. А когда я сказал ему, что он бездельник и всю жизнь от работы бегал, он на меня озлился и обвинил во вредной пропаганде.

— Что же вы преподавали? — спросил Аксенов.

— Он ничего не преподавал. Он только получил педагогическое образование, а в школу работать не пошел.

— Потому что меня выдвинули, — сказал Фомин.

— Он сам себя выдвинул. Кричал громче всех, чтобы его заметили.

— Куда же вас выдвинули?

— На комсомольскую работу. Я в райкоме работал. Школами руководил.

— Наверное, здорово ты ими руководил, что тебя через год поперли.

— Меня опять выдвинули, — упрямо сказал Фомин, — Меня в газету послали работать.

— Там ребята в его райкоме были молодые и, конечно, поступили не совсем честно, но уж больно он им надоел… Они его попросту сплавили, им было все равно куда, лишь бы от него отделаться.

— Вы так потом и работали в газете?

— Нет, потом меня перебросили на профсоюзную работу. Я был в редакции председателем месткома, и меня выдвинули освобожденным профоргом в издательство.

— А через год прокатили на выборах, — добавил Трофимыч.

— Неправда, ты не знаешь.

— Знаю. Ты им все развалил, и тебя опять поперли.

— А после этого я лектором работал, это тоже важное дело, — сказал Фомин, не слушая старика.

— Только не тогда, когда лектор чужие цитаты стрижет, — добавил Трофимыч.

— У меня даже свои книжки изданы. Я написал брошюру о воспитании воли, — упрямо сказал Фомин.

— Эта книжка вам теперь самому очень пригодится, — заметил Аксенов, прекрасно сам сознавая, что сказал даже слишком резкую правду, но не в силах удержаться от этого. Он начинал понимать неприязнь Трофимыча к этому тощему человеку в очках, с желтыми, рассыпанными волосами, похожему на вороватого воробья.

— Все равно, что вы оба ни говорите, я бы скоро стал руководящим работником. И тогда бы вы все увидели, что я такое!

— Мы и так видим, — сказал Трофимыч. — Поэтому ты никогда и не станешь руководящим. Да и не мы одни тебя видим. Плохо только, что у нас иногда еще так делают, даже когда видят, что человек ни к чему серьезному не способен… Вместо того чтобы его на производство послать для воспитания, его спихивают из ведомства в ведомство. Если бы ты был как человек, тебя бы давно уже выдвинули, где бы ты там ни работал. А ты только ездил с места на место. У тебя никакой практики настоящей нет. И до партийной работы, как бы ты ни лез, тебе, как до звезд, не добраться. Там ведь за дело отвечать надо, а ты болтун.

— Вряд ли бы пошло у вас дело на партийной работе, — серьезно сказал Аксенов.

— А вы еще откуда знаете со своей астрономией?

— Я эту работу тоже знаю. Я парторг в своем институте и член бюро райкома партии.

— Попался? — сказал Трофимыч. — Ну-ка, всыпь ему, как член бюро, чтоб у него мозги стали на место. Только вряд ли поможет.

— Если бы мне дали когда-нибудь вашу анкету, — серьезно сказал Аксенов, — я бы прежде всего спросил: а почему вы бегаете с места на место? Что вы ищете?

— Легкий кусок он ищет — и больше ничего, — сказал Трофимыч.

Вошла нянька и принесла обед.

— Опять кисель, — угрюмо сказал Фомин.

— Тетя Паша, где его персональный ананас? — спросил Трофимыч. — Смотри, как бы мелкий буржуй расчет тебе не дал, если не угодишь…