Крылья голубки - [14]
Книга вторая
I
Мертон Деншер, проводивший лучшую часть ночных часов в редакции своей газеты, порой не мог обойтись без того, чтобы в дневное время не компенсировать это, обретая чувство или, по крайней мере, хотя бы вид человека, которому совершенно нечего делать, в результате чего его можно было повстречать в разных частях Лондона как раз в те моменты, когда деловые люди спрятаны от взоров публики. Чаще всего в конце этой зимы, примерно в три часа или ближе к четырем, он настолько отклонялся в сторону, что оказывался в Кенсингтон-Гарденс, где можно было каждый раз наблюдать, что он ведет себя как заядлый бездельник. В большинстве случаев Деншер, по правде говоря, сначала решительно направлялся в северную часть парка, однако, достигнув сей территории, он менял тактику: его поведение явно оказывалось лишенным цели. Он переходил, как бы бесцельно, из одной аллеи в другую, без видимой причины останавливался и стоял, праздно уставившись в пространство; он усаживался на стул, затем пересаживался на скамью, потом поднимался и снова принимался ходить туда-сюда, повторяя перемежающиеся периоды нерешительности и оживления. Определенно, это был человек, кому либо нечего делать, либо требовалось об очень многом поразмыслить; нельзя отрицать поэтому, что весьма часто впечатление, какое он в результате мог произвести, возлагало на него тяжкое бремя доказательств обратного. Можно сказать, что виной тому в некоторой степени была его внешность, его личные черты, по которым почти невозможно было определить его профессию.
Мертон Деншер был молодой англичанин, длинноватый, худоватый, светловатый и с некоторых сторон вполне поддающийся классификации – как, например, в том, что он – джентльмен, принадлежит к разряду людей хорошо образованных, как правило, здравомыслящих и, как правило, хорошо воспитанных; однако все же не до такой степени, чтобы счесть его неординарным или из ряда вон выходящим: тут он никак не сыграл бы на руку наблюдателю. Слишком молодой для палаты общин, он уже не годился для армии. Можно было бы сказать, что он слишком утончен для Сити, и, несмотря на покрой его костюма, можно было почувствовать, что он слишком скептичен для Церкви. С другой стороны, он выглядел слишком легковерным для дипломатической деятельности, а возможно, и для деятельности научной, но в то же время весьма походил на поэта чистотою своих чувств, хотя эти чувства были бы слишком недостаточны, чтобы он мог стать художником. Вы могли бы очень близко подойти к нему, дав ему понять, что – потенциально – готовы разделить его идеи, но с тем же успехом тотчас же бросились бы прочь, когда речь зашла бы о сути этих идей. Трудность в отношении Деншера заключалась в том, что он казался нерешительным, но вовсе не выглядел слабым, выглядел праздным, но не казался пустым. Вполне вероятно, что виной тому такие случайные черты, как длинные ноги Деншера, имевшие свойство вытягиваться, его прямые светлые волосы и хорошей формы голова, никогда не бывавшая аккуратно приглаженной, которая к тому же способна была, как раз в то время, когда ее призывали к чему-то иному, вдруг откидываться назад и, поддерживаемая поднятыми к затылку руками и сплетенными пальцами, уносить своего владельца на довольно долгий период в общение с потолком, с кронами деревьев, с небесами. Коротко говоря, он был заметно рассеян, не всегда умен, склонен отказываться от синицы в руках и гнаться за журавлем в небе и проявлял себя скорее как прямой критик, чем прямой последователь принятых обычаев. Более того, он заставлял предполагать тем не менее, что в чудесную пору юности все составные части личности, все более или менее драгоценные металлы находятся еще в расплавленном состоянии, они сливаются и ферментируются, так что вопрос об окончательной штамповке, об отпечатке, определяющем истинную ценность, следует отложить, пока расплавленная масса не станет достаточно холодной. И это было знаком существовавшей в нем интереснейшей смеси: если он и бывал раздражителен, то в соответствии с правилами существенной тонкости – правилами, делавшими общение с ним полезным, хотя и вовсе не легким. Одним из свойств такого общения могло быть то, что у Деншера в запасе для вас имелись сюрпризы: не только вспыльчивость, но и терпимость.
Он слонялся без дела в лучшее время не очень суровых дней, в тех нескольких случаях, о которых мы теперь рассказываем, в той части Кенсингтон-Гарденс, что ближе всего к Ланкастер-Гейт, и когда Кейт Крой – всегда в должное время – выходила из дома своей тетушки, пересекала улицу и появлялась в парке через ближайшую калитку, все остальное становилось настолько открытым публичному обозрению, что превращалось чуть ли не в аномалию. Если предполагалось, что их встреча должна быть дерзкой и свободной, они могли бы встречаться где-то в четырех стенах; если эта встреча должна была быть скромной или тайной, они могли бы встретиться где угодно – все было бы лучше, чем под окнами миссис Лоудер. Правда, они и не оставались все время на одном и том же месте, они прогуливались – медленно или быстрым шагом – во время их увлеченных бесед, проходя порой значительное расстояние, а иногда находили себе пару стульев под каким-нибудь из огромных деревьев и усаживались поодаль – настолько поодаль, насколько это было возможно, – от всех и каждого в парке. Однако поначалу у Кейт был такой вид, словно ей хотелось быть вполне видимой преследователям и даже оказаться пойманной на месте преступления, если о таких вещах у кого-то вообще заходила речь. Как она утверждала, суть заключалась в том, что ей столь же несвойственно хитрить и таиться, сколь несвойственно быть вульгарной; что парк Кенсингтон-Гарденс очарователен сам по себе и такое его использование – дело вкуса; а если ее тетушка предпочтет сердито наблюдать за ней из окна гостиной или добьется, чтобы ее выследили и застали с поличным, она – Кейт – может, во всяком случае, сделать так, чтобы им было удобно и легко это совершить. Дело в том, что отношения между этими молодыми людьми изобиловали такими странностями, какие довольно точно символизировались их тайными встречами, которые они устраивали скорее просто для того, чтобы побыть в обществе друг друга, чем из иных побуждений. Что же до силы той связи, что удерживала их вместе, у нас будет достаточно места, чтобы тщательно эту силу измерить; но уже теперь было вполне очевидно, что, если бы перед ними открылись великолепные возможности, это произошло бы лишь по известному закону противоречия, сформулированному еще Аристотелем. Глубокая гармония, какая когда-либо смогла бы руководить ими, стала бы не результатом того, что у них было так много общего – или, по крайней мере, хоть что-то общее, помимо их нежных чувств друг к другу: она могла бы, до некоторой степени, найти себе то объяснение, что каждый из них, со своей стороны, считал себя бедным в том, в чем другой был богат. На самом деле в этом нет ничего нового – великодушные молодые люди часто восхищаются тем, что им самим не дано: из чего, очевидно, следует, что наши молодые друзья были людьми великодушными.
