Крылья - [20]

— А тебе зачем?

— На модель.

— Новую делаешь?

— Ага. Мы сейчас все готовим. Вот интересно, спасут челюскинцев?

— Конечно, спасут. Вон сколько туда машин помчалось. А как ты думаешь, Костик, маленькие не замерзнут?

— Там же палатки.

— Костик, смотри! — Жеся остановила Костю и быстро повернулась перед ним. — Смотри — я к тебе повернулась лицом, а теперь — затылком, а теперь — опять лицом. Правда? Вот. Значит, так и земля, верно? К одному и тому же небу она повертывает то один бок, то другой. Так? Значит, то небо, которое сейчас над нами, оно было несколько часов тому назад над Америкой, да? Вот, если бы где-нибудь на небе оставлять знаки?

— Зачем? — удивился Костя, взглянув на небо.

— А чтоб переписываться. Вот, скажем, я сейчас написала бы: «здравствуйте, как поживаете, сколько у вас пионеров-моделистов», а завтра бы вечером уже прочла ответ на небе: «здравствуйте, живем плохо, а как ваши челюскинцы»… Костик, в Америке ведь знают, что у нас челюскинцы на льдине сидят?

— Конечно, знают. Они же самолеты хотят посылать.

— А можно сделать такой самолет или стратостат, чтоб он долго-долго держался в воздухе?

— Зачем тебе это?

— А ведь Паньки-то все нет… Вот бы на самолете все летать. и летать. Может, его можно было бы найти…

Одинокий тревожно-сиротливый торчит на булавке красный флажок на верхушке маленького глобуса. Это отмечен лагерь Шмидта. Теперь уж никто из моделистов города не собьется на карте.

Жеся задумчиво стоит у глобуса, покусывая булку. Мать спит за ширмой — ей с 12 часов ночи выходить на работу.

Входит дядя Володя. Жеся удивленно пялит глаза: он заходит обычно очень редко и то днем.

— Принимай гостей, — отодвигается он в сторону.

— Па-а-анька?!

Не веря себе, не доверяя собственным глазам, делает порывистое движение Жеся и тут же видит: в дверях, сзади Пани, сутулится Валерьян Петрович. Большие черные глаза его широко раскрыты, указательный палец крепко прижат к губам.

Жеся поняла.

— Панька! — радостно протягивает она руку и, как ни в чем не бывало, тащит Паню к глобусу. — Ты глянь, летчикам теперь совсем немного долететь придется. Ведь долетят, правда?

— Евгения, — раздается из-за ширмы голос матери, — ты бы чайник поставила, гостей чаем напоила. Я сейчас встану.

— Не вставай, не вставай! — замахал на ширму руками дядя Володя, — мы сейчас уходим. Паня нас затащил, бандар-лога повидать, говорит, надо. Пошли. Покойной ночи.

Поймав полный беспокойства и вопроса взгляд Жеси, Валерьян Петрович задержался в дверях и шепнул:

— Довольна? Все устроилось: жить будет дома, учиться — в нашей школе. И бить никто не будет.

— Я же с ним не успела даже поговорить, — в отчаянии зашипела на ухо Валерьяну Петровичу девочка.

— А и не надо, — шутливо и в тон ей зашипел учитель, — помаленьку все узнаешь, а пока ни о чем не расспрашивай, будто ничего не случилось.

— Где вы его нашли?

— Ой, ты мне в ухо наплевала! Ну тебя! Спи иди!

— Товарищ заведующий!

— Меня ведь зовут Валерьян Петрович.

— Родненький, — Жеся умоляюще сложила руки, — а вдруг его опять бить начнут?

— Не будут. Ручаюсь. Завтра приходи к нам в школу. В гости.

И ушел.

— Евгения! Ты с ума сошла? Прыгаешь, как коза одурелая. Убирайся! С каких это ты пор лизаться стала? У-у, и ревешь, как маленькая… О чем ты?

— Ты же сама тоже плачешь, мама!

Дядечка Володя

Дядя Володя, сидя на земле и обхватив руками согнутые в коленях ноги, хохотал во все горло и раскачивался взад и вперед. Потом он повалился на спину и задрыгал ногами над головой. Ребята стояли около него совершенно ошарашенные.

— Во как я вас провел!' Ха-ха-ха-ха! Пань! ты бы хоть рот закрыл — ворона влетит! Ой, батюшки, — умру!

— Когда же ты успел? — растерянно спросил Кеша.

— Это не по-честному, дядя Володя! — решительно заявила Жеська.

— Как не по-честному? — сел дядя Володя. — Я вас разве обманывал? Я только ничего вам не говорил, а это — не обман.

— Ну и ну, — опомнился, наконец, и Паня.

— То-то и оно, брат, — Щелкнул пальцем дядя Володя. — Это, брат, не твоя реечная модель.

— Ну, все-таки, папка, когда ж ты успел? — требовал ответа Кеша.

— А вот и успел. Вам хвосты-то ЦК прижал теперь, заставил обормотов учиться по-настоящему, а я под шумок и успел.

— У нас же зачеты.

— Я про то и говорю. Довольно вам шалды-балды бить. Хватит. Раз уж Центральный комитет за вас взялся, значит — всерьез дело пошло. Теперь хоть грамотными по-настоящему станете. А то — ни испытаний, ни проверок — ни чорта с вас не спрашивали, а вы и обрадовались. Вот теперь и нажимайте.

— Ты подожди зубы заговаривать. Мы с тобой не о зачетах толкуем, — перебил Кеша. — Зачеты зачетами, это верно. И никто от зачетов не отказывается. Ты вот про свое дело говори!

— Что вы ко мне привязались? — притворно сердясь, поднялся с земли дядя Володя, — не на линейке я у вас и никаких допросов мне не чините. Я, можно сказать, — моделист теперь.

И пошел, было, к дому, засунув руки в карманы.

— Вы еще меня должны на красную доску поместить, — через плечо бросил, он и фыркнул, не удержавшись от смеха.

Ребята взвизгнули и, в один миг повисли на плечах и спине дяди Володи.

— Это не дело, дядечка Володя, это не дело! — визжала Жеся и карабкалась к нему на спину.