Крылья ангела - [2]

— Влацлав, возможно, Яромир. А, может, и Стефаний. Или отец Агафий.

Все они в своё время предъявляли мне счёт за поломанные годы, разбитую жизнь и прочие несущественные или несуществующие понятия. У последнего так даже, почитай, получилось вбить в меня каплю раскаяния (я тогда почти раскаялась в том, что так и не сменила обличье, и этот приставучий червь выследил меня через двадцать пять лет на другом конце земли). Вспоминая о той встрече, до сих пор скриплю зубами: старик оказался потенциальным святым, а поскольку умер в мучениях, вознёсся прямиком в небесные кущи, оставив мне на память крестообразный ожёг на лбу и стойкую аллергию на священнослужителей.

Но эта бородатая горилла не была ни Яромиром, ни Влацлавом, ни каким-то там Стефано-Агафием. Его имени я не знала. Как и большей части своих "почитателей". В лучшем случае я помнила, за что они пытаются открутить мне башку, или хотя бы могла это предположить, ибо память услужливо стирала все ненужные события, смешивая все их жалкие "мести" в одну сплошную серую мешанину. Это для них я краеугольный камень, на котором держится весь смысл их жалкого существования. Для меня же они никто и звать их соответственно.

— Почему ты молчишь? — Руки Агата плавно заскользили по моему лицу, вниз по шее, к ключицам, двумя крыльями разошлись по рукам, выискивая новые повреждения, возможно, не замеченные ранее. — Надеюсь, это твоё раскаяние запечатало тебе уста.

Уста мне запечатали выплеснутая в лицо святая вода и банальная усталость.

— Агат, будь человеком…

Едва слышная ухмылка. Действительно, называть его человеком так же глупо, как причислять к тому же презренному племени и меня. Но если его собратья относятся к людям достаточно терпимо, с той непередаваемой нежностью, с которой влюблённая мама вытирает пузыри своему сопливому дитяте, то мы предпочитаем видеть в них пушечное мясо, своеобразные батарейки и относимся весьма потребительски: пришёл — увидел — употребил.

— Хорошо, тогда будь другом…

Опять ухмылка. Теперь довольная. Выдрать из меня подобное ему ещё не удавалось. Друг… Какая между нами может быть дружба, когда единственное чувство, которое держит нас вместе и не даёт мне запустить зубы в его цыплячью шейку — это чувство долга? Его, между прочим.

…Весь следующий день и большую часть ночи меня выворачивало наизнанку. Агат мужественно таскал тазики и менял холодные компрессы на лбу, хотя лучше от этого мне не становилось — скорей прибавлялось раздражение от мокрой подушки и сырых нашлёпок на больные глаза. Мои завывания и скулёж на него почти не действовали — притерпелся уже. За столько-то лет. Потом повреждённая кожа на лице и руках восстановилась и вот тогда-то я сообразила, почему Агат так мужественно не высказывался по поводу моей так называемой "работы" и её последствий. Решил оттянуться по полной, а для душеспасительных бесед обсмаленные уши и расплавившееся лицо подходят мало.

— Выпей! — его рука настойчиво ткнула в меня стаканом с подозрительной малиновой жидкостью.

Я принюхалась, скривилась и отмахнулась. Злополучная склянка описала кривую дугу и со всей силы вписалась в сервант, разбрызгав подогретый кагор по разгромленной посуде и стене. Агат недовольно нахмурился. Сколько бы я не выводила его из себя, по-настоящему разозлённым не видела никогда.

— Я сказал, выпей, — следующий стакан ткнулся в губы. И через две секунды присоединился к своему безвременно усопшему брату-близнецу.

— Решил травануть под шумок?

Агат выпустил две струйки пара из своего римского носа — очень эффектно, особенно в сочетании с небесно-перламутровыми глазами, золотыми кудрями и снежно-белой кожей.

— Клин клином вышибают, глядишь и поможет. А если и нет, так хотя бы прочувствуешь на себе все прелести адских мук грешников, что лижут раскалённые сковородки. Весьма поучительно, кстати.

Наивный, считает, что лизанием сковородок и вытягиванием жил всё и заканчивается. Была я однажды пролётом, в одном из адских колец, насмотрелась всякой жути, потом спать не могла недели две. Брр! Наши умники такого навыдумывали: глаза на заднице и уши на затылке — самые невинные шутки.

Обречённо зажмурилась, ненавистная жидкость расплавленным оловом влилась в горло, я закашлялась, но этот небесный поганец почувствовал, что решимость моя тает, и прижал стакан к губам. Пока я отплёвывалась, Агат сходил на кухню и вернулся уже с чистой посудиной, тут же и использованной мной по назначению.

Потом были долгие часы лихорадки, занудных лекций и тяжёлая реабилитация после сильнейшего отравления этим самым кагором.

Силы хаоса, когда же это прекратится? И почему именно он должен спасать мою шкуру?

Сдать отчёт я смогла лишь через полторы недели, когда Агат наконец решил, что я полностью восстановилась и в конце концов оставил меня в покое. Прощанье вышло как всегда душевным — он пожелал мне всех благ и всего самого-самого, я традиционно послала его к чертям. После чего мы разлетелись в разные стороны: он вверх, я вниз.

Контора, к которой была прикреплена моя сущность, была вмурована в средние пласты Земли, поэтому жар ядра до неё почти не доходил и посещать её было бы сплошное удовольствие. "Бы" — это потому что наш начальник портил всю малину и большинство сотрудников предпочитало любоваться прелестями Тринадцатого отделения ровно столько, сколько необходимо, чтоб поздороваться с боссом, сдать доклад и, прихватив следующее задание, поскорей утащить свой чахлый хвост.