Крыло беркута. Книга 2 - [109]

Суюмбика не могла дать согласие сразу же. Нужно было подумать. Назначила новую встречу через два дня. Но уже на следующий день твердо решила: примет предложение Байынты. Да-да, надо согласиться! Может быть, это последняя возможность вернуть счастье — больше таких предложений не будет. Она пошлет Байынте в знак согласия драгоценный браслет…

Самое важное после этого — уберечь от всяких случайностей сына. Все теперь сходится на нем, на Утямыш-Гирее. Он — ее надежда и опора. «Сегодня же заберу его в свою комнату, — думала Суюмбика, возвращаясь из мечети с очередного намаза. — Пусть и няньки спят у меня. Мне теперь не с кем делить постель. Шагали-хана больше и близко не подпущу. Не нужно мне это, единственная у меня теперь радость — мой сын…»

У входа в свои покои Суюмбика увидела русскую девушку Настю, приставленную Шагали-ханом к Утямыш-Гирею. В глазах девушки стояли слезы.

— Что случилось? Уж не заболел ли мой сын?

— Нет, не заболел, ханбика. Его увезли…

— Куда увезли? Что ты несешь?!

— Как только ты, ханбика, ушла в мечеть, охранники хана забрали его, посадили в крытую повозку и увезли. Он так плакал!..

Суюмбика поняла: увезли в Москву. Случилось то, чего она более всего боялась: ее лишили последней опоры, единственной надежды. Шагали-хан, а может быть, сам царь Иван, — кто-то, неважно — кто, — упредил ее ход. Утямыш-Гирея упрячут в какой-нибудь монастырь и будут держать там во имя безопасности Государства Московского. Это не трудно было понять.

На этот раз Суюмбика даже заплакать не смогла. Душа ее омертвела. Нет, вернее сказать — в ней вспыхнул иссушающий душу огонь ненависти ко всему, что ее окружало, ко всем людям, ко всему миру.

Ее лишили смысла жизни. Где, кому теперь она нужна? Молодость ее прошла, красота увяла… Теперь и сына отобрали. Его имя, словно наделенное волшебным свойством, притягивало к себе мысли тысяч и тысяч самых разных людей — приверженцев разгромленного Казанского ханства, надеявшихся на возврат прошлого; мурз, сеидов, войсковых турэ, потерявших власть и силу; искателей шального счастья, мечтающих стать где-нибудь ханами. Они вились вокруг имени Утямыш-Гирея, как мухи вокруг сосуда с медом. Тогда и Суюмбика была нужна им, а теперь никто на нее и не оглянется.

Отомстить, отомстить им всем!..

Суюмбика перестала ходить в мечеть, сосредоточила все внимание на муже. Она не упрекнула его, прикинулась смирившейся с потерей, лишь слегка опечаленной, нуждающейся в утешении женой. И когда Шагали-хан, вспомнив о своих супружеских обязанностях, пришел к ней, ошеломила его такой страстностью, такими ласками, каких он от нее никак не ожидал.

И муж зачастил к ней.

В один из вечеров она встретила его угощением. Попросила стряпуху, которую для отличия от девушки Насти звали Настасьей, испечь блинчиков, вскипятить чаю, принести меду. Приготовила столик. Разлила чай в звонкие китайские чашки, приобретенные еще в Казани.

Шагали-хан смутно заподозрил что-то неладное. Не привык он к такой заботе с ее стороны.

— Что ж ты не отведаешь угощения, мой хан? — спросила Суюмбика, впервые назвав его ханом. — Для тебя ведь старалась. В знак почтения и благосклонности…

— Не слишком ли далеко зашла твоя благосклонность? — пробурчал Шагали-хан. — Хочу знать: ради чего так стараешься?

— Право мужа на почтение установлено аллахом, — ответила Суюмбика. — Я всегда была почтительна к своим мужьям.

— Я знаю, ханбика, как ты относилась к своим мужьям и ради кого старалась! Это всем известно…

— Раз известно, стоит ли ворошить прошлое? Прошу, уважаемый хан, отведай блинчиков, чаю выпей.

Но упоминание о прошлом уже привело Шагали-хана в раздражение. «Я, мужчина, без никаха ни с кем в постель не ложился. А ты кого лишь в своей постели не принимала! Подстилка крымская!..» — с неожиданно накатившейся злостью подумал он.

— Пей! — ласково напомнила Суюмбика. — Выпей, пока чай не остыл.

— Выпить?.. Ты, наверно, так любовников своих угощала! А теперь заскучала по ним и решила с мужем утешиться?

Он умолк, ожидая, что Суюмбика смутится, лицом изменится. А она смотрела невозмутимо, чем окончательно разъярила его.

— Ну, что молчишь? Глядишь на меня, а видишь своего Кужака? Пей сама свой чай!

Жена сохраняла спокойствие. Шагали-хан, грязно выругавшись, схватил свою чашку, сунул ей в руку.

— Тебе, потаскуха, сказано: сама пей!

Суюмбика подняла чашку повыше, подержала, покачивая, словно собираясь плеснуть содержимым в побагровевшее лицо человека, значившегося ее мужем, и вдруг в порыве гнева и ненависти, запрокинув голову, на едином дыхании выпила налитый для него чай.

Шагали-хан раскрыл было рот, собираясь сказать еще что-то, но не успел: Суюмбика, скорчившись, рухнула на пол.

Когда на зов хана прибежали служанки, Суюмбика была уже мертва. Ее подняли, положили на тахту.

Шагали-хан долго стоял, ошалело глядя на покойную. Мелькнула в голове мысль: «Красивая была… И мертвая — красива!»

20

Великий мурза Юсуф, принимая Мамышева посла, старался напустить на лицо надменно-холодное выражение, но скрыть радость не смог. В конце концов он оказал велеречивому мещеряку знаки внимания, какие оказывал лишь послам крымского хана: устроил в его честь меджлис