— Никто ни о чем дурном не должен думать! Только чистым, бескорыстным душам открывается правда, — объявила она, хотя собственное ее бескорыстие было весьма сомнительно. — Ежели кому-либо на ум придет дурная мысль, из ворожбы ничего не получится. Тогда уж пеняйте на себя.
Все приглашенные на таинство женщины сосредоточились, стараясь, должно быть, думать только о чем-нибудь хорошем. Из сумы, висевшей с левого боку, ворожейка выгребла горсточку камешков, потрясла их в ладошках, бормоча заклинание, и неожиданно рассыпала перед собой. Небольшие, с кончик пальца, камешки, точно жучки, запрыгали по белой кошме.
— Тут упало, там упало! Где невестка, что пропала? Мимо леса, через речку увезли ее далечко! Конь скачет, невестка плачет. Колеса крутятся, арба катится…
Наблюдавшие за ворожбой женщины затаили дыхание. Ворожейка, приговаривая ладно да складно, поводила руками над рассыпанными галечками.
— Ох-хо-хо, добрые хозяюшки, милые подружки, худо дело у невестушки! Томится она, бедняжка, в неволе. Вот видите, видите, сколько людей оказалось на ее пути? Угодила она в руки разбойников!..
Хотя слушательницы ничего толком не поняли, одна из них протянула многозначительно:
— Да-а-а!..
— Хай, горемычная! — вздохнула другая.
Еще одна зашмыгала носом, кое-кто поднес уголок платка к повлажневшим глазам.
— Поперек пути ей встали. Вот видите? Они и схватили бедняжку…
— Да жива ли она?
— Не спеши, бика, не спеши! Сейчас еще раз кинем…
Проворные руки скользнули по кошме, с необычайной ловкостью старуха собрала рассыпанные галечки и принялась трясти их в ладошках. Она опять зажмурилась, забормотала заклинание. Женщины с нетерпением ждали, что сообщат камешки о дальнейших злоключениях Минлибики. Ворожейка только-только собралась разомкнуть руки, рассыпать камешки, как вдруг снаружи послышался голос:
— Кто из вас тут?
Это был голос Шакмана. Ворожейка замерла с вытянутыми вперед руками. Сидевшие в юрте женщины съежились, будто зайчата, перед которыми появился волк, испуганно уставились на входной проем юрты.
— Вы что, не слышите? Выйдите-ка сюда!
— Сейчас, турэкей мой, сейчас!
Старшая жена поднялась. Ворожейка высыпала камешки в суму, тоже вскочила и, сунув камзол, на котором сидела, под мышку, передвинулась поближе к выходу. Тем временем Шакман приподнял полог, закрывавший вход, и всунулся в юрту.
— Это что за сборище?
Старшая жена в растерянности не нашла, что сказать в ответ. Младшая, пока не приключилось что-нибудь, торопливо сдернула занавеску, перегородила юрту посередине, и женщины, только что увлеченно внимавшие ворожейке, попрятались за этой не очень надежной перегородкой.
Сделай Шакман хотя бы шаг вперед, ворожейка, притаившаяся рядом с выходом, может быть, выскользнула бы незаметно из юрты. Но турэ заметил старуху.
— А ты, старая головешка, что тут делаешь? Кто из вас позвал ее?
Младшая жена взяла вину на себя.
— Мы хотели выяснить, в каком состоянии Минлибика-килен.
— Вот как! — многозначительно проговорил Шакман. — Невесткино горюшко, значит, пало на твою головушку? Ты, коль есть у тебя хоть капля ума, о сыне бы своем подумала! Пропавшую невестку не вернешь. А вот сына надо вернуть. Где он, твой сын, — ты знаешь? Где Шагали?
Бибиниса понурилась, виновато заморгала, будто Шагали скитался неведомо где по ее вине. Наверно, Шакман еще немного поворчал бы на жену, но он взглянул на затаившуюся рядом, как мышь, ворожейку и перекинул свою злость на нее.
— Ты все еще здесь! Исчезни с моих глаз!
Старуха метнула туда-сюда свой сорочий взгляд и на всякий случай схватилась за рукоять плетки, которую держал Шакман.
— Не гони, турэ! Меня позвали твои жены.
— Чтоб ноги твоей тут не было!
Шакман выдернул плетку из ее руки. Старуха, воспользовавшись этим, поднырнула ему под локоть, выскользнула из юрты.
— Ты слышала, что я сказал? — крикнул Шакман, обернувшись.
Старуха, успевшая отойти на безопасное расстояние, погрозила ему пальцем:
— Я еще понадоблюсь!
Отойдя немного, добавила:
— Тебе самому!..
— Тьфу! Плетку об тебя марать не хочется, — проговорил Шакман и, забыв, зачем пришел к старшей жене, направился к своей юрте. — Вот бестолковые! — ворчал он на жен. — Разве ворожбой этой шайтановой кочерги невестку вернешь? И следа ее уже не найдешь… Узнать бы, где мой Шагали. Ах, неразумный! Уехал — и ни слуху ни духу. Хоть бы жив-здоров был…
Уже у входа в юрту мелькнуло у него в голове: «Может, попросить эту каргу поворожить на сына?» Тут же сам он отверг шальную мысль: «Эдак даже в глазах баб посмешищем станешь».
В юрте он снял елян, выпил поданный слугой кумыс, сел, прислонившись спиной к горке подушек. Мысль, показавшаяся вначале нелепой, не выходила из головы. В конце концов, Шакман не выдержал, кликнул слугу и велел привести ворожейку.
— Только как-нибудь понезаметней. Тихонечко. Понял? — предупредил он.
…Старуха поартачилась, не хотела идти к турэ. Правду сказать, струхнула. «Наверно, хочет перед народом осрамить, — подумала она. — Как бы плеткой спину мне не измерил…» Но для виду прикинулась оскорбленной:
— Понадобилась, выходит? Говорила же ему: не гони!
Все ж слуге долго уговаривать ее не пришлось. Успокоенная предупреждением не попадаться людям на глаза, она, соблюдая всякие предосторожности, одна добралась до юрты предводителя племени.
