Крылатые семена - [135]

— Не верьте ему, миссис Миллер! — воскликнул Шорти Лей.

Шорти был рабочий с приисков, который ушел на фронт вместе со Стивом, а вернулся годом раньше, на костылях. По вечерам, когда Стива, подверженного приступам малярии, начинал пробирать озноб, Шорти заходил иной раз его проведать. Его обычное приветствие: «Здорово, друг! Как дела?» — всегда звучало весело, а его рассказы о том о сем развлекали Стива.

Беседуя с Шорти, Дафна более или менее уразумела, почему ее мужа наградили медалью, — из немногословных же сообщений Стива понять что-либо было невозможно.

— Подразделение Стива считалось у нас самым смелым и надежным, — говорил Шорти. — И Стив всегда сам ходил в разведку. А иной раз набьет карманы гранатами, возьмет снайперскую винтовку, парочку патронташей, заткнет нож за пояс и уйдет один. Десять шкур надо иметь, чтобы выкрутиться из тех переделок, в каких он побывал, вот что я вам скажу. Я сам был очевидцем, как он однажды полз мили две через заросли и топи, пока не подобрался почти вплотную к японской огневой позиции, швырнул гранаты и давай звать ребят, чтобы они забирали «хозяйство». Японцы орут и визжат, пулеметы стрекочут, а несколько длиннозубых наседают на наших ребят с ножами. Понять невозможно, как это Стиву удавалось выбираться живым из этих передряг.

— Ты проделывал все это ничуть не хуже меня, Шорти, — заметил Стив. — Помнишь, как ты под Эфоги разведал местечко, где они зарылись, словно лисы в нору, и сразу уложил пять японцев?

— Ну, это было легче легкого, — осклабился Шорти. — Они развели костер и все сидели вокруг него на корточках, уплетали что-то. Двух-трех гранат оказалось достаточно. А вот на другой день, когда я забрался к ним в тыл, мне не повезло. Я напоролся на одного из этих ублюдков, и мне пришлось просто-напросто придушить его, не то он поднял бы такой вой, что их сбежалась бы тьма-тьмущая. Я думал, что прикончил его, а он пустил мне вдогонку из автомата, когда я уходил. Чуть не отправил на тот свет. Я вернулся и пристукнул его, но думал, что и мне конец пришел. А потом смотрю: один мой дружок — и откуда он только взялся — тащит меня. Подобрал и вынес. И знаешь, Стив, ей-богу, не то чтобы я очень боялся смерти, но как подумаешь, что эти свиньи будут свежевать тебя, как других наших ребят… вот что тошно! Помнишь, как в одном селении в горах нашли в санитарной палатке восемь трупов, разрезанных на куски, — это все были наши солдаты, из Западной Австралии.

— Ладно, будет тебе, — пробормотал Стив, бросив взгляд на помертвевшее лицо Дафны.

— Ну что ж, после этого случая я очень здорово навострился чистить картошку для нашей походной кухни, и на том мои подвиги и кончились, — заключил Шорти.

Салли, конечно, попросила Стива рассказать ей все, что ему известно про Билла. Мягко, осторожно Стив снова пересказал ей то, о чем писал в письме. Ему почти нечего было к этому добавить. Он разговаривал с двумя солдатами — участниками операции, из которой не вернулся Билл, и с теми, кто прочесывал потом эту местность. Они не могли сообщить Стиву ничего утешительного. Японцы, отступая, сжигали все туземные селения, а если бы беженцы унесли с собой раненого офицера в горы, Билл, будь он жив, теперь давно уже добрался бы до побережья. Какие-нибудь вести пришли бы от него.

Салли закрыла лицо руками. До сих пор она упорно отказывалась верить в смерть Билла, но слова Стива отняли у нее всякую надежду. Страшное ощущение пустоты охватило ее. Сраженная, онемевшая в своем горе, она не сразу заметила, что Дафна стоит подле нее на коленях.

— Бабушка, — прошептала Дафна. — Мы со Стивом постараемся заменить тебе Билла.

Салли ласково провела рукой по золотистой головке Дафны, но не проронила ни слова.

Неделя проходила за неделей, а душа Салли по-прежнему была погружена в беспросветный мрак. Казалось, она оплакивала не только Билла, но и всех своих сыновей, покинувших ее. Глаза ее совсем потускнели, взгляд стал рассеян и задумчив; нередко она смотрела перед собой, ничего не видя. Она не заботилась больше о своей внешности. Волосы, кое-как заколотые на затылке, выбивались из пучка и свисали патлами, придавая ей неопрятный вид. Она не пудрилась теперь, не подкрашивала губ — ничто не смягчало мрачного и скорбного выражения ее лица. Покончив с дневными трудами, она не снимала своего рабочего платья, чтобы надеть свежее, как делала это неизменно много лет. Каждое движение — встать со стула, подойти к двери — стоило ей труда… Она еще готовила обед для Динни, если не забывала, но сама не притрагивалась к еде — сидела, апатично глядя в тарелку, и, по-видимому, не слышала даже, когда Динни принимался бранить ее за то, что она морит себя голодом. Динни был очень встревожен: что бы он ни делал, что бы ни говорил, чтобы ни говорили Дафна и Эйли — ничто не могло вывести Салли из этого состояния глубокой апатии.

В один из зимних вечеров миссис Айк Поттер забрела проведать Салли и была потрясена ее видом. Трудно было в этой молчаливой, угрюмой женщине узнать ту миссис Салли, которой Вайолет привыкла восхищаться с юных лет.

Стив и Дафна тоже зашли к Салли в тот день, и Лал с Надей забежали, как обычно, после школы проведать бабушку. Но Салли, казалось, не замечала ни их, ни Стива, ни Дафны, да и с самой миссис Поттер едва обмолвилась двумя-тремя словами.