Крылатая смерть - [54]

Во всем помещении не было угла, где можно было бы спрятаться; единственной надеждой оставалась давно не использовавшаяся дверь, все еще прочно державшаяся на древних петлях. Земля, лианы и мхи присыпали ее основание, и Замаконе пришлось мечом прокапывать борозду под нижней ее половиной. Однако, движимый страхом, он в считанные секунды справился с этой работой. Грохот копыт нарастал, когда он начал тащить на себя приваленную к стене дверь, но чем сильнее становился его страх, тем слабее подавались спрессованные временем петли. Наконец, с резким скрежетом, дверь подалась и с новым рывком сильных рук испанца захлопнулась, отсекая грохот приближающегося стада. В наступившей тишине слабо потрескивал факел, воткнутый между плитами пирамидального алтаря. С внутренней стороны находился засов и, благословляя своих заступников-святых, перепуганный испанец поспешно задвинул его.

Наружные шумы поведали о дальнейшем. Нарастающий топот распался на несколько потоков; зеленая рощица заставила стадо замедлить бег и рассыпаться. Однако животные приближались, и по треску ветвей было очевидно, что они кружат возле башни. В размеренности их поступи Замаконе почудилось нечто тревожное и отталкивающее; еще меньше ему нравились странные шорохи за стенами и массивной золотой дверью. Тяжело скрипнули петли, послышался звук удара, но дверь выдержала. Через мгновение, показавшееся вечностью, топот снаружи начал удаляться, и Замакона понял, что непрошеные гости убираются восвояси. Судя по тому, что стадо не выглядело многочисленным, было разумно покинуть укрытие через час или полтора, но Замакона решил не испытывать судьбу. Развязав рюкзак, он расположился биваком прямо на золотых плитах храма и, едва закрыв глаза, погрузился в непробудный сон. С запертой дверью, в безопасности, его не тревожил даже магический блеск зеленоватых глаз Ктулу, злобно выглядывавшего из темноты с вершины своего пьедестала.

В первый раз за все время — с тех пор, как он покинул туннель, — Замакона спал глубоко и долго. Он наверстал с лихвою потерянное за две предыдущие ночевки, когда нескончаемое сверкание неба не позволяло сомкнуть глаз, несмотря на усталость. Но пока он спал, ноги других живых существ покрывали расстояние до его убежища, и странные вещи, которые они несли с собою, требовали отдохнувшего и ясного рассудка.

IV

Окончательно пробудил Замакону грохот, сотрясавший дверь в башню. Туманные грезы, сонливость рассеялись, как только он понял его происхождение. Ошибиться было невозможно — это был настойчивый стук, производимый человеческой рукой, по всей видимости, вооруженной каким-то металлическим предметом. Когда Замакона, плохо соображая со сна, вскочил на ноги, снаружи послышался резкий, немелодичный голос, выкрикивавший фразу, которую манускрипт пытается воспроизвести, как "окси, окси, гин'аттан вайка релекс". Ободренный тем, что его новые гости люди, а не черти, и убеждая себя, что у них нет причин видеть в нем врага, Замакона решился выйти и принялся поднимать засов, звеневший под ударами снаружи.

С усилием оттолкнув массивную дверь, он встал на пороге и очутился лицом к лицу с группой примерно в двадцать человек, вид которых не вызвал у него тревоги. Они выглядели как индейцы, хотя одеждой и тем более короткими мечами в кожаных ножнах не напоминали ни одно из известных племен. Вдобавок их лица имели множество малоприметных отличий от типично индейских. Было ясно, что они не питали никаких враждебных чувств; вместо того чтобы угрожать, они внимательно смотрели Замаконе в глаза, словно ожидая, что взгляд скажет больше, чем язык из незнакомых слов. Чем дольше они смотрели, тем больше он узнавал о них и об их миссии. Никто не произнес ни слова, но Замакона медленно постигал, что незнакомцы приехали из большого города, расположенного за грядой холмов, верхом на животных, и что их позвали животные, которые заметили его. Они не были уверены в том, кто он и откуда пришел, но догадывались, что каким-то образом он связан с внешним миром, о котором у них сохранились смутные воспоминания. Как он прочел все это во взглядах двух или трех предводителей, Замакона не мог объяснить, хотя чуть позже загадка разрешилась сама собою.

Он попытался объясниться с незнакомцами на диалекте Вичита, которому его научил Разъяренный Бизон; однако после неудачной попытки принялся последовательно перебирать ацтекский, испанский, французский и латинский языки — добавив к ним обрывки фраз на греческом, итальянском и португальском, даже припомнив слышанное в детстве баскское наречие родной Астурии. Столь внушительный запас — практически все познания Замаконы в лингвистике — не вызвал и тени понимания на лицах незнакомцев. Пока он раздумывал, озадаченный такой непонятливостью, один из них начал говорить на странном и чарующем языке, звуки которого испанец с большим трудом позднее передал на бумаге. Когда и Замакона в свою очередь недоумевающе развел руками, говоривший показал себе на глаза, потом на лоб и снова на глаза, словно приказывая смотреть на него, чтобы понять то, что он собирается сообщить.