Кружилиха - [8]

После обеда Владимир Ипполитович немного отдыхал, затем опять уходил в кабинет — до полуночи.

— Мало спите! — говорил пользовавший его доктор Иван Антоныч. — В наши с вами годы, уважаемый пациент, спать надо больше.

— Я сплю позорно много, — возражал Владимир Ипполитович. — Эдисон спал четыре часа в сутки.

Над его столом стоял на полочке радиорепродуктор. Он был включен лишь настолько, чтобы звуки из эфира доносились как тихий шепот, — этот шепот не мешал Владимиру Ипполитовичу. Когда из репродуктора — еле слышно начинали доноситься позывные, всегда предшествовавшие приказу Сталина, Владимир Ипполитович включал репродуктор на полную слышимость и вызывал из соседних комнат своих конструкторов. Они входили, и он объявлял приподнято, с дрожью в руках:

— Сейчас будет приказ!

В первые месяцы войны, когда немцы захватили у нас большую территорию и подбирались к Москве, Владимир Ипполитович испытал мучительную горечь. У него не было сомнений в том, что захват этот временный, что победа останется за Советским Союзом; но горечь душила его. И теперь он брал реванш. Один летний вечер 1944 года, когда были переданы пять приказов, был для Владимира Ипполитовича одним из счастливейших вечеров в жизни. Январские победы Красной Армии в 1945 году возвращали ему молодость.

Иногда в нем проглядывало что-то похожее на сердечную доброту. Заметив, что у того или другого сотрудника глаза слипаются от утомления, он взглядывал на часы и говорил сухо и обиженно:

— Вы можете идти домой.

На часы взглядывал, чтобы намекнуть сотруднику: отпускаю-де тебя раньше положенного часа исключительно из сострадания к твоему жалкому положению.

Все-таки не каждый может трудиться так, как он. Да, не каждый.

Ему было семьдесят восемь лет.

В то утро, когда Рябухин сбежал из госпиталя, Владимир Ипполитович за утренним чаем вдруг заговорил.

— Опять больна! — сказал он с раздражением.

Маргарита Валерьяновна тонко, по-кошачьи чихнула в платочек и посмотрела на мужа покрасневшими глазами.

— Должно быть, — сказала она виновато, — я простудилась вчера на похоронах.

— Незачем было ходить на похороны, — сказал Владимир Ипполитович. Ведь вот я не пошел же. Как будто горе Листопада стало меньше от того, что ты была на похоронах.

— Нет, конечно; но так, видишь ли, принято, — тихо оправдывалась Маргарита Валерьяновна. — Как же так: он бывает у нас, он с тобой работает, — и вдруг никто из нас не пришел бы на похороны…

— Предрассудки, провинция, — сказал Владимир Ипполитович. — Мужчина в наши дни переживает все это совершенно иначе.

Медленно переставляя больные ноги в валенках, он прошел в кабинет, сел к столу и задумался.

Похороны, похороны. Который день он слышит это слово. Умерла молодая женщина. Все ахают: подумайте, такая молодая, жить бы да жить!.. Не понимают, что для желания жизни нет предела.

И праву на жизнь тоже нет предела. Неужели из-за того, что он прожил три четверти века, его право на жизнь меньше, чем право этой молодой женщины?

Он внимательно посмотрел на свои бледные сухие руки, изуродованные ревматизмом. Осторожно сжал и разжал пальцы…

Доктор Иван Антоныч говорит прямо: «Пора, пора поберечь себя, потом спохватитесь — поздно будет». Да, пора. Война близится к концу, и близится к концу его жизненная миссия. Для завода он подготовил конструкторов; не справятся — пришлют им кого-нибудь вместо него… А он — на отдых, на отдых. На пенсию. Много ли им с Маргаритой нужно…

На покое можно будет заняться вещами, до которых сейчас не добраться — нет времени. Например, ознакомиться со всем, что сделано в области атомной энергии. Самая грандиозная область науки на ближайшее столетие. Новая эра техники… У него есть несколько мыслей, но они нуждаются в проверке. На проверку нужны годы…

Ужасно: человек достигает вершин своей творческой зрелости, — вот когда, подлинно, жить да жить!.. — и тут, как в насмешку, сваливаются на него физические немощи…

Есть, в конце концов, кто-нибудь, кто отвечает за это свинство? Или действительно не с кого спрашивать?..

Он оставляет богатое наследство. Его автоматы совершеннее английских, американских, немецких. Его мотопилу знают все советские саперы.

На заводе нет ни одного станка, к которому он не приложил бы руку.

Время от времени, когда ему становилось легче, он отправлялся в цеха и, прохаживаясь, обозревал богатства, которые он оставляет наследникам.

Он положил руку на телефонный аппарат, подумал и снял трубку: «Транспортный отдел». — «Что на дворе?» — «Десять ниже нуля». Позвонил в гараж: машину к восьми часам…

Первой на работу пришла Нонна Сергеевна. В дверь кабинета заглянула ее белокурая голова.

— Доброе утро, Владимир Ипполитович.

— Доброе утро. Сейчас мы поедем на завод.

— Я вам обязательно там нужна?

— Да.

Она повернулась и пошла надевать пальто, которое только что сняла. У главного конструктора плохое настроение, вот он и едет на завод закатывать истерику. Будет таскаться из цеха в цех и ко всему придираться. Невозможный старик.

До завода было рукой подать.

Ныряя на выбоинах, объезжая кучи ржавого лома и колотого льда, замедляя ход на переездах через рельсы, машина ехала мимо складов. Главный конструктор сидел рядом с шофером и смотрел вперед холодными глазами.