Кружение над бездной - [12]

В журнале «Шпигель» Герберт прочел статью о женщине, которая ничего не забывала. Она мучительно помнила всю свою жизнь в мельчайших подробностях, боль, обиды, даты. Словно точно сработанный дневник ютился у нее в голове и преследовал сорокалетнюю бедняжку. А что, если ей предстоит прожить еще столько же? Еще четыре десятка лет, наполненных брюзжащей рутиной, запечатлеет она в своей памяти!

— Итак, не тычьте в меня пальцем. Не оригинален, — возражал Герберт на критику своей литературной деятельности. — Ну и что? Критики травили всех: Пушкина, Гоголя, Тургенева… Вы оригинальны в своем бездействии? В отсутствии хоть какого–то позыва к самостоятельному творчеству? Вот и помалкивайте… Я буду водить рукой по бумаге с тем упорным наслаждением, как каждый день вкушают пищу, как совершают однообразные ритуалы жизни, как молятся, в конце концов, — без права на пустомыслие и тарабарщину…

Пусть я пишу банальности и не очень разборчив в подборе слов. Но я уютно провожу жизнь, и даже острые на язык корифеи говорят со мной с нежностью…

На днях я разговаривал по телефону с Валентином Иосифовичем Гафтом после того, как он записал на диск мои тексты. Остряк, безжалостный изрыгатель эпиграмм показался мне добрым дедушкой: «Герберт, ваши тексты нужны. Они заставляют людей думать. Я сам хотел бы сказать половину из того, что вы написали…» А ведь поначалу не желал читать. Отбрыкивался от моего московского литагента Андрея. Но от него не уйдешь… И наконец великий Гафт явился мне и миру в виде проникновенного чтеца. Я написал ему благодарственное письмо:

«Дорогой Валентин Иосифович! Пишу «дорогой» не из фамильярности, а просто не знаю, как иначе выразить, насколько Вы мне оказались дороги! (И тут нет и намека на каламбур.)

Вся моя жизнь прошла под сенью Ваших ролей, Ваших реплик, Вашего неповторимого голоса, при звуке которого становится хорошо и уютно… От «Гаража» и «Бедного гусара…» до недавнего фильма «Двенадцать» — Вы мой чуть хмурый, хрипловатый ангел–хранитель. Как Вы там говорите в последнем фильме: «принялись судорожно строгать детей…» — ну это ли не прелесть! Благодаря Вам я, несмотря на сороковник, только что родил сына, причем все от той же жены, что и предыдущих детей! Когда Вы по телефону сказали, какой у меня милый мальчик, я был поражен. Откуда Вы знаете о моем новорожденном? Но потом понял, что Вы говорили о литагенте…

Я как писатель с крайне болезненным воображением, писал письма многим: Сократу, Сенеке, Иисусу Христу и даже Винни — Пуху. Но то было творческим приемом, аллегорией, так сказать, бесплотной.

А теперь я пишу самому Гафту, и, не веря в реальность происходящего, сам себя все время исподтишка пощипываю (благо есть за что ухватиться…)

Андрей дал мне прослушать запись по телефону, и я был потрясен, несмотря на помехи, проистекающие из–за того, что Земля, как это ни досадно, по–прежнему кругла и неудобна в обращении.

Запись вышла совершенно гениальная! Это не просто высшая степень актерского мастерства… Это уже нечто другое. Просто какое–то метафизическое сроднение душ!

Спасибо Вам от лица многоликого человечества, которое, впрочем, к сожалению, вряд ли насладится в полном составе нашим совместным трудом, ибо пока далеко не всё овладело русским языком…

Хотя вру! Вот ведь, случайно оказавшийся при прослушивании местный туземец, которому объяснили, что в телефоне, поставленном на громкоговоритель, звучит голос величайшего артиста России, долго вслушивался, и вдруг, узнав единственное знакомое ему по–русски слово «да», стал цокать языком и восторженно повторять: «Да! Да! Да!»

Проняло! Даже его проняло! Представляете? Значит, у Вашего тембра голоса, у пауз, у интонаций есть магия общечеловеческая!

Отдельное спасибо Вам за то, что Вы накормили, напоили и приютили «нашего мальчика» Андрея Виригина. Беря с Вас пример, я буду заботиться о нем в посильных пределах. Он — чудо.

Навеки Ваш

Герберт Адлер»

Я страдаю определенным минимализмом. Мне нужно писать, прилаживая знаки друг к другу. Я чувствую, что, как и многие, просто совершаю свыше предписанную волю… Вот и нежнейший артист Сергей Бехтерев умер, оставив после себя последнюю запись моих стихов. По моей просьбе редактор, знавшая его лично, написала некролог:

«Земля пустеет, когда уходят такие талантливые, светлые люди, как Сергей Станиславович Бехтерев, и пустое пространство это заменить невозможно ничем, никем, оно так и остается навек пустым. Навек, навек, неизбывно. Мне кажется, его любили все, его нельзя было не любить.

Мне посчастливилось встретиться с ним год назад на Итальянской: мы записывали стихи замечательного поэта, прозаика, философа, драматурга Герберта Адлера. Это было в день рождения Сергея Станиславовича, и он был рад, что именно в этот день работает. Когда ему казалось, что он плохо прочел ту или иную строку, он останавливался, репетировал и читал заново, находя нужный ритм и гармонию. А мне нравилась каждая строчка, озвученная его голосом, я почти неостановимо плакала от счастья и замирала от звука и щемящей интонации его неповторимого голоса, и хотелось слушать и слушать.