Крутыми верстами - [34]

Она почему-то думала, что после исповеди ей станет легче переносить одиночество, но тут же возникло сомнение: «Кого ты удивишь своим горем? Оно ворвалось в каждый дом, в каждую семью, в нем теперь утопает вся страна».

5

…В Золотухине прикатили, когда на улице совсем рассвело, и Дремов без труда отыскал дом, над которым на слабом ветре полоскался белый флаг с красным крестом.

— Где Нырков? — спросил он у дежурного офицера.

— Подполковник отдыхает вон в том голубеньком доме, — указал дежурный, и Дремов понял, что командир медсанбата занял тот самый дом, из которого он ушел два дня назад.

В дом он входил неторопливо, стараясь не думать о том неприятном, что ему пришлось пережить здесь. А когда открыл дверь, ужаснулся: за большим столом, придвинутым к стене, сидел до неузнаваемости изменившийся майор Кущ. Их взгляды встретились, и Дремов понял, что невольно стал свидетелем тяжелой человеческой драмы… Прижимая к себе ребятишек, которых Дремов видел здесь раньше, майор не сводил с него переполненных нестерпимой болью глаз. На столе дымилась большая чугунная сковорода, рядом с ней куски наспех нарезанного черного хлеба, а под руками у майора лежала опрокинутая набок алюминиевая фляга, испещренная множеством цифр, инициалов, названий сел и городов. Наконец Дремов овладел собой:

— Здравствуй, Кущ!

Поддерживая ребят, майор приподнялся и, видно, только теперь понял, кто к нему обращается.

— Здравствуйте, Иван Николаевич, — с трудом произнес он и, прикрыв ладонью глаза, опустился на место. Чувствуя приступ боли, Дремов спросил:

— Кто тут у тебя?

Майор ответил не сразу. Прижал к себе одного, а затем второго ребенка, взглянул на каждого из них.

— Вот они, — выдохнул он. — Была и жена. Теперь ее нет. Забрали вместе с тестем, который здесь старостой при немцах служил. Возможно, что и так, но в чем может быть повинна она — жена моя, что плохого она могла совершить?

Слушая майора, Дремов пытался понять, есть ли хоть капля правды в том, что он говорит. Наконец спросил:

— Ты-то хорошо знаешь свою жену?

— Ну как же? Вместе учились, в комсомол вступали… Ну а потом тут, в Золотухине. Я директором школы был, она учительницей. Тут родились дети. И родители — люди как люди. Имели двух дочерей, одного сына. Правда, ему он не сын, пасынок. Служил где-то на Севере, теперь не знаю где. Во время коллективизации их немного пощипали, так ведь давно это было. После этого работали они в колхозе, тесть даже состоял в ак-ти-ве. А чем он при немцах занимался — чего не знаю, того не знаю. Но не думаю, чтобы сотрудничали…

Слушая майора, Дремов не сводил с него глаз. Кущ, заметив на себе его пристальный взгляд, покрутил шеей, как будто ему стал тесен воротник.

— Ходил тесть в активе, но был ли активистом? Встретился он мне здесь. Видно, такому изворотливости не занимать, пробьется в любой актив, и в наш, и в не наш. Впрочем, в СМЕРШе разберутся.

— Ну а при чем тут она?

Постучав в дверь, просунул голову фельдшер.

— Товарищ полковник! Вас ждут врачи.

— Сейчас, сейчас, — отозвался Дремов, чувствуя, как невыносимо жаль стало ему офицера, а тем более его несчастных детей. «Конечно, они не знают того, что самый родной для них человек — жена, мать — так низко пала. Больше того, она стала изменницей Родины, за что дают высшую меру наказания. Все они уже сегодня сироты. Для детей матери больше не будет. Мать бывает одна. Поэтому они должны будут знать, за что их мать должна понести столь суровое наказание. Надо, чтобы до них дошла правда. Об этом обязан им рассказать отец, когда найдет нужным. Никому другому они не поверят».

— Выйдем в коридор, — обратился Дремов к офицеру. А там без обиняков сказал: — Верю тебе, майор. Понимаю, что детям очень тяжело будет жить без матери, тем более таким крошкам, но надо разобраться, кто их осиротил. Не сама ли мать? Подожди здесь минуту, я сейчас вернусь. — Дремов вышел и через минуту снова появился с альбомом в руках. — Мы офицеры, — продолжил он разговор, — и я не могу допустить, чтобы ты заблуждался. Надо внести полную ясность.

У Куща вытянулось лицо, весь он напружился, красные, воспаленные глаза его вспыхнули.

— Знаю, чувствую душой, что для тебя мое сообщение будет тяжелым. Вот, — Дремов протянул альбом, но пока не выпускал его из рук, — думаю, ошибки здесь нет и ты сам разберешься, что к чему.

Возвратясь за стол, майор долго смотрел на первый снимок, казавшийся ему мутным пятном. Правда, временами он видел хохочущее, искаженное ужимками лицо незнакомой растрепанной женщины. Перевернул вторую, третью, четвертую страницы — листы быстро замелькали перед его глазами. Когда был перевернут последний лист, майор сорвался с места и, бросившись к стене, на которой висел портрет жены, сорвал его вместе с гвоздем и, швырнув к двери, стал неистово топтать ногами. Мальчик испуганно взвизгнул и, прижавшись к спинке стула, закрылся руками.

— Нет у нас мамки! Это не наша! — закричал майор не своим голосом, продолжая топтать портрет. — Шкура! Предательница! — Рухнув на диван, он забился в судорогах.

Пришел подполковник Нырков. Вместе с Дремовым ему удалось несколько успокоить офицера, и тот, поднявшись с дивана, снова сел за стол. Подперев руками голову, уставился в потемневшую от времени доску.