Крутые версты от Суры - [16]

- В кого?

- В тебя, Ева, в тебя, дорогая. Неужели до сих пор не замечаешь? Вот уж неделю хожу, как в воду опущенный, все думаю про тебя.

Другая, нормальная девушка, после такого глупого и нахального "объяснения" отвесила бы хорошую пощечину или в лучшем случае со смехом бы убежала. Другая, но не Ева.

 Она приняла все за чистую монету. Она, как мне показалось, с состраданием, как старшая сестра, взяла меня за руку, повела в вестибюль.

- Сядем здесь. Рассказывай, Алик! Я вошел в роль. Начал импровизировать, привлекая все читанное в романах о любви, сновидениях, мечтах, совершенно не заботясь о правдоподобии. Ведь я к ней совсем равнодушен, мне безразлично, верит она или нет, поэтому я красноречив, смел и остроумен. Кто знает, может, и она догадывается, что я притворяюсь, но слушает с величайшим интересом, старается меня утешить, как сестра своего младшего брата. С этого дня так и повелось: ежедневно от 10 до 11 вечера у нас специальный урок ухаживания. Оба выносим в коридор табуретки, садимся рядом и ведем "любовную" беседу.

Мы живем рядом с Волгой, всего двести метров от набережной, поэтому все свободное время проводим на откосе, прохаживаемся группами с важным видом бывалых волгарей. Одеты все в сшитые на заказ белые брюки и кителя, на головах форменные фуражки с крабом. Если к этому прибавить высокий рост и розовые мордашки восемнадцатилетних юнцов, то можно понять откровенно восхищенные взгляды встречной публики, и уж, конечно, девушек.

 А ведь совсем недавно, каких-нибудь полгода назад, я рыскал по этим местам как голодный волк, искал место для ночлега. Вот она, та заветная лестница, под которой я коротал летние ночи. А вот и дуб, в дупле которого я прятал свой армяк. Но я гоню прочь мрачные воспоминания, стараюсь о них забыть, упиваюсь сиюминутными радостями. Несмотря на бравый вид и кое-какие донжуанские ухватки, приобретенные в "упражнениях" с Евой, я очень стеснителен в обращениях с женщинами, мучительно краснею даже при нечаянном прикосновении женской руки.

Вот рядом со мной на скамейке сидит элегантная женщина. Ее шестилетний сын играет тут же, трогает пуговицы на моем кителе, расспрашивает о якорях на них. Вступаем в беседу. Узнаю, что живут они вдвоем, мужа ее, крупного инженера, посадили в тюрьму. Детей я всегда любил, так что с ребенком мы быстро подружились, он является как бы мостиком между нами. Напоследок она говорит сыну:

- Ну что же, Вова, нам пора домой. Пригласи дяденьку к себе, ведь вы теперь друзья.

Я прекрасно понимаю, что приглашает она, а Вова здесь не при чем. Понимаю, зачем приглашает. И от этого понимания мне становится невыносимо стыдно. Иду с ними по улице и мне кажется, что все встречные недобро усмехаются надо мной, знают куда и зачем я иду, я боюсь смотреть в глаза встречным, знакомым. Еле дошел до квартиры, которая оказалась совсем недалеко. У подъезда остановились.

- Зайдите, посмотрите, как мы живем.

Тут я растерялся окончательно. Посмотрел на нее - такая красивая, молодая, наверное, лет 25, представил мысленно, что мне "предстоит совершить", покраснел как рак, смущенно забормотал:

- Спасибо, но мне некогда. У нас экзамены, может, в другой раз. Прошу извинить.

Она посмотрела на меня, и, очевидно, угадав женским чутьем мое состояние, мило, тепло улыбнулась.

- Ну, ну, ничего, не смущайтесь, может быть еще встретимся. До свидания!

- До свидания!

Попрощался за руку и удалился, испытывая какое-то странное, двойственное чувство: и рад, что "страшное" миновало, и жаль чего-то упущенного. И злость на себя за робость. "Тоже мне моряк! Салажонок несчастный" - казню себя.

 Сколько раз еще повторялись такие случаи! Кто знает, может, в этом и заключается счастье неповторимой молодости! В подобных ситуациях приходилось мне бывать и в более поздние годы. И почему-то именно они, эти моменты несостоявшегося "счастья", а не мимолетные "победы", вспоминаются чаще всего и волнуют кровь.

Ленты в якорях

Поскольку основная учеба у нас, судоводителей, проходит на Волге, учебный год кончается рано, уже в конце апреля. Один из первых курсов сразу уходит на практику на учебном судне, а другой - на каникулы. В конце июня они меняются местами. Нам выпали каникулы. Решаю ехать в Чебаково, домашние приглашают, хотя раньше не думал о возвращении домой вообще, даже на побывку.

 Нам выдали стипендию сразу за два месяца вперед, литеры на бесплатный проезд по водному транспорту, так что чувствую себя Наполеоном при вступлении в Москву. На пристань провожают товарищи, тащат мой фанерный чемодан, все чин по чину, как водится у благородных людей. В Васильсурске пересел на наш сурский пароходик "Мартьянов", специально для меня он пристал к Чебаковскому яру, с капитаном попрощался сердечно, за руку. Мог ли я обо всем этом мечтать еще год назад! В Чебаково произвел настоящий фурор, ведь капитанов видели только бывалые люди на пароходах, не было их здесь не только в деревне, но и в Ядрине и, пожалуй, даже во всем районе.

 Совершил я вояж и в Ядрин, прожил там немного больше недели. Воскресенье, День физкультурника. Стадиона в Ядрине городке нет, весь народ собрался на главной площади. Соревнуются, главным образом, ученики средней школы и педтехникума. Естественно, пришли и преподаватели, в их числе и Мельников, мой "крестный". Посматриваем друг на друга. Ему уж, конечно, рассказали обо мне, да я и так выделяюсь в публике, как белая ворона. Странно, но особой ненависти к нему я не испытываю. Что же, человек как человек, обыкновенный подлец, каких на свете немало. Уж, конечно, принимал активное участие в составлении пасквиля в редакцию "Горьковской Коммуны", надо же свою шкуру защищать. К учителям не подхожу, не здороваюсь. Знаю, им ничего не стоит накатать на меня в Горький очередную бумажку.