Крутые версты от Суры - [15]

 Комиссию прошел благополучно (особенно придирчиво проверяли зрение, а об экзаменах и говорить нечего, они для меня - сущая безделица. Теперь пора подумать о жилье, а то я все еще ночую под лестницей. Общежитие находится в Канавине, в бывших складах Нижегородской ярмарки, за пять километров от техникума. Поскольку трамвай для студентов непозволительная роскошь, мы резво вышагиваем эти километры два раза в сутки. Но есть общежитие и при техникуме. В нем, слышал, живет «аристократия»: демобилизованные военные моряки, главным образом, с Балтики (у них на бескозырках красуется золотыми буквами «Крейсер «Марат»), стажисты, то есть, работающие летом на штатных должностях волгари и музыканты духового оркестра. Вот это последнее обстоятельство меня интересует с самого начала моего появления здесь. Все же я разыскал и музыкантов этих, представился. Позвали старшину оркестра. Явился полный, весь как-то круглый здоровяк с "Марата", украинец по фамилии Будюк, скептически осмотрел меня.

- На чем играешь?

- На эсном басу.

- Сыграй что-нибудь.

Я довольно бойко исполнил весь свой репертуар: Интернационал, егерский марш, краковяк и туш. Остальные музыканты тоже обступили меня, смотрят с интересом. Поскольку басовая партия в сыгранных мною вещах предельно проста и не дает представления о подготовке музыканта, мне предложили:

- А ну, сыграй соло!

- Что?

- Соло сыграй, какое-нибудь!

- Соло я не знаю. Не учили мы соло.

Тут все дружно захохотали.

- Вот это музыкант! Он соло не учил, ха-ха-ха! Ну и чудило!

Я с виноватым видом смотрю на старшину. Он тоже улыбнулся.

- Ну ладно. Что же с тобой делать, раз ты соло не учил? Будешь играть на барабане в походе. Вон свободная койка, можешь занимать.

Лежу на чистой простыне под байковым одеялом и от избытка счастья улыбаюсь. Еще бы! Ведь вчера еще лежал под лестницей, согнувшись в три погибели от холода, под беспрерывным топотом ног над головой, а сегодня - в чистой постели, в светлой уютной комнате, а главное - я теперь полноправный горьковчанин! Что же мне не улыбаться?

Амурные волны

Дела мои в оркестре между тем наладились, вскоре я избавился от унизительного барабана. Капельмейстер Шулевич, лысоватый еврей с золотым зубом, в меру полный, среднего роста, опытный музыкант (раньше играл в опере первую валторну), как-то на репетиции вышел из терпения из-за второго тенориста. Тот никак не мог сыграть немудреный кусок своей партии. Тут наш капельмейстер увидел меня, сидящего с горящими от желания сыграть эту партию глазами:

- Играй!

Так я стал полноправным оркестрантом. К октябрьским торжествам нам выдали капитанские шинели и фуражки с кокардой. Ведь неудобно же, в самом деле, если во главе колонны пойдут оборванцы. Таким же манером к 1 Мая выдали, вернее сшили на заказ, кителя и белые брюки. По нынешним временам это пустяк, сейчас во всех профтехучилищах бесплатное питание и обмундирование, но тогда это имело весьма существенное значение. Кроме того перед игрой (а выступали каждую субботу на танцах) в буфете отпускали по специальным талонам еды на один рубль. Иногда попадалась "халтура". Так называется у музыкантов платная игра, главным образом, на похоронах. Люди плачут, а у нас радость: впереди маячит неожиданная пятерка или даже десятка, существенная прибавка к стипендии (60 рублей в месяц). Тем не менее мы почти всегда были голодны, несчастную стипендию никак не удается растянуть на месяц, а дотации от родителей получали не все.

Поэтому мы с Васей Грошевым частенько вечером толкались на кухне, предлагали свои услуги (дров наколоть, бачки вымыть), в надежде получить остатки перлового супа или каши. У Васи никого из родственников нет, он бывший армейский воспитанник, сын полка.

 Иногда по ночам ходим на пристань, на выгрузку дров с баржей. Нагрузка, надо заметить, весьма чувствительная, неделю после этого болят спина и плечи.

У всех у нас были прозвища. Меня называли Али-баба (тогда мы как раз играли такой фокстрот). Потом это прозвище сократили и стали звать просто Алик. Мне такое имя понравилось даже лучше настоящего, такого громоздкого. А тут просто и даже ласково. К этому времени относятся мои первые упражнения в любовных увлечениях, правда, весьма платонического характера. Новым комендантом общежития стала женщина, толстая еврейка, вдова со взрослой дочерью, студенткой пединститута. Квартира их находилась рядом с нашей комнатой. Ева была довольно странная девушка. Года на два старше меня, сложена как балерина, с тонкой талией, высокая. Белоснежное с правильными чертами, продолговатое чернобровое лицо немножко портил несколько длинноватый нос. Одним словом, красавица, но что-то в ней было такое, что мешало в нее влюбиться серьезно. Видимо, за ней никто никогда не ухаживал, и поэтому она была наивна до крайности. Как-то я встретил ее в коридоре. У меня вдруг появилась неожиданная мысль подурачиться, разыграть ее. Я остановил ее и притворно-печальным голосом сказал:

- Ева, подожди минутку.

- Что такое, Алик?

- Знаешь, Ева, у меня несчастье. Прямо не знаю, что делать,

- Что случилось, Алик?

- Случилось такое, Ева, что не знаю, как и сказать, об этом. Я влюбился!