Крутое время - [84]

Аманкул не знал, что сказать. Он заглядывал в лицо Гречко, стараясь как бы показать, что ему не все понятно.

— Ты любишь свободу, а свободу дадут только красные. Я вот тоже еду к красным. Значит, желания наши с тобой одинаковы — мы с тобой похожи.

Аманкул восхищенно цокнул.

— Почтенный урус, ты умный человек, умнее нашего хазрета Хамидоллы. Даже самого Шугула умнее. По уму, пожалуй, ты сравняешься с Каленом-ага. Дети у тебя есть?

— Есть. Чтобы они были свободны, я удрал от разбой-ников-казаков. Я русский кедей, ты казахский кедей.

— Ты тоже пастух?

— Нет, я не пастух, бедный крестьянин. У меня есть конь, корова, клочок земли. Хорошую землю казаки не дают, хорошую траву косить не позволяют. Если им конь нужен — твоего берут; арба у них сломается — твою запрягают. А если человек нужен — атаман тебя погонит, куда захочет, да еще и оскорбит. «Хохол не ровня казаку. Что хохол, что киргиз — одинаково скоты», — говорит. А на войну насильно отправляют. Я их должен поить, кормить, пасти и седлать их коней, обед варить, дрова носить, ну прямо малай, да и только!

Аманкул покачал головой. Жизнь тихого русского показалась ему чересчур жалкой.

— Кокол — это карашекпен? — поинтересовался он.

— Хохлами называют украинцев, а карашекпен — это оседлый шаруа, который землю пашет и сеет. Богатый казак считает себя выше и тех и других — выше всех.

Ехали они подальше от аулов, по степи, по пастбищам, по ковыльной холмистой степи, по долинам, где косяками паслись табуны. Здесь было интереснее, чем на однообразной унылой дороге. Останавливались у табунщиков, приютившихся в затишье кургана, делились скудным содержимым торсуков и корджунов, а ночевали в одиноком зимовье. Случайно встретившись с волостным, они назвались нарочными, едущими с донесением велаята в Актюбинск. Волостной принял их с большим радушием. А беднякам они рассказывали, что служат в отряде Айтиева, скоро сюда вернутся и принесут свободу. Времена баев и тюре прошли.

На третий день до них дошел слух, что возле Чингирлау стоит большой отряд дружинников. Путники заспешили туда, Хаким и Гречко еще издали увидели необычное оживление возле родника.

— Между крайним большим домом со скирдой и двумя зимовьями б долине без конца носятся верховые. Это неспроста, — сказал Хаким. Гречко посмотрел, сощурясь, и решил:

— Там, должно быть, штаб. А те двое, что поскакали в степь, видать, разведчики.

Хаким направил коня прямо к большому дому.

Навстречу вышел солдат в шинели, в старой изношенной шапке, в тяжелых казахских сапогах с войлочными чулками внутри и потребовал документы.

— Веди нас в штаб. У меня есть секретное донесение, — сказал ему Хаким.

Ни о чем не спрашивая, солдат в огромных сапогах повел их к дому.

— Наверное, важная птица, этот русский? — полюбопытствовал солдат, кивая на Гречко.

— Это я его поймал, — объяснил Аманкул. — Налетел на них с горы, а они давай драпать. У кого были хорошие кони — убежали, а этот на кляче отстал и попался. Но он не казак, а кокол. Тихий, смирный.

Солдат оглядел щупленькую фигуру Аманкула и усмехнулся:

— Что ж, нам и пустобрехи пригодятся…

— Э, джигит, ты еще не встречал настоящего пустобреха. Вот Ракимгали наш — тот пустобрех. «Закроет глаза и врет вовсю», — говорят казахи о брехунах. А наш Ракимгали врет и даже глазом не моргнет. Недавно в Теке Ракимгали попал в дом атамана Мартынова и рассказывал потом, что у атамана дочь-красавица. Танцевал с ней, вино пил, и атаман сказал Ракимгали: «Ты, Ракмашка, молодец. Дочь моя как раз жениха подыскивает. Ты ей понравился. Почаще приезжай». Потом Ракимгали мне и говорит: «В следующий раз, Аманкул, поедешь со мной. Будешь моим сватом. Возможно, тебе удастся окрутить дочку самого жанарала Акутина. Она тоже хочет выйти за казаха, за такого красавца-джигита, как мы с тобой!» Вот это пустобрех так пустобрех! А ты не веришь, что я одного русского мужичка словил.

Солдат покачал головой и подумал: «Этого, видать, словом не смутишь».

Оставив Гречко и Аманкула среди джигитов, Хаким вошел в штаб и обомлел от радости. Молодой Андреев, которого, он видел летом, стоял над картой и что-то чертил на ней. На самодельных скамейках вокруг стола сидели бойцы, а перед ними стоял Абдрахман и крутил цигарку из клочка желтой бумаги.

— Ау, Жунусов, вернулся, наконец-то! — радостно сказал Абдрахман, протягивая руку смущенному Хакиму.

Хаким поочередно пожал руки всем и начал, не торопясь, рассказывать.

Сахипкерей и Абдрахман, Галиаскар и чернолицый крупный незнакомец внимательно слушали юношу.

— Хорошо, по-геройски поступил. Теперь отдохни, поешь и выспись хорошенько, — сказал ему Сахипкерей.

Абдрахман подошел к Хакиму и опустил руку на его плечо.

— Ты, Жунусов, оказал нашему отряду неоценимую услугу: объехал три волости, распространил воззвание совдепа, узнал и сообщил о джамбейтинских событиях, призвал надежных джигитов в отряд. Все это говорит о о том, что ты — достойный солдат революции. И место твое — в наших рядах. Четвертая армия Красной Гвардии уже освободила Оренбург и с трех сторон окружила Уральск. На этой неделе Уральск будет освобожден от белых. В освобождении мы тоже примем участие. С севера и запада на город наступают двадцать вторая и двадцать пятая дивизии. Им будет помогать и наш отряд. Вот этот чернолицый человек… — Абрахман показал на Мамбета, — привел сюда джамбейтинских дружинников. Они сейчас в сорока верстах отсюда дожидаются офицеров из Уила. Чтобы они не ждали понапрасну, мы решили послать за ними твоего товарища Ораза. Он хорошо знает дружинников. А ты, как сказал сейчас Сахипкерей-ага, отдохни и выспись. Вечером двинемся все в сторону Уральска, — закончил Абдрахман.