Крушение - [8]

С дурным настроением вернулся он в ставку.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В пору зимнего кризиса все пришло в замешательство в подземных бункерах Вольфшанце2 в Восточной Пруссии, куда Гитлер перенес свою ставку в начале нападения на Россию. Тут создавались интриги и уже втайне вилась паутина заговоров, обнаженная лесть перемежалась со скрытыми и печальными вздохами, вынашивались лишенные реальности планы и замыслы.

Все в ставке хотели скорее покончить с Россией, и вместе с тем здравые головы смутно догадывались, что ржавчина поражения уже разъедает и подтачивает основы третьего рейха. Подолгу Гитлер не выходил теперь из подземелья ставки, оградив себя эсэсовскими охранниками из отряда верного и коварного Вольфа. Угнетаемый темными предчувствиями и страхом перед надвигающимся концом, но веря, что провидение еще может вернуть военное счастье и покорить судьбу, Гитлер не давал себе ни малейшей передышки и день ото дня становился злее. И не от хорошей жизни Гитлер, удалившись в глухие и потаенные места Восточной Пруссии, оградил свою берлогу минными полями, многослойными рядами колючей проволоки, через которую пропускался ток высокого напряжения; он боялся даже офицеров и генералов, работавших в ставке. Поэтому ставка была разбита на пояса оцеплений: Двумя внешними для военнослужащих различных рангов из Верховного командования и одним внутренним — Для ближайшего окружения фюрера.

Спустя много лет, представ перед судом военного трибунала в Нюрнберге, генерал Иодль назвал ставку пбмесью монастыря и концентрационного лагеря и сказал, что, по сути дела, офицеры здесь были только гостями, которых терпели, и что было очень нелегко в течение пяти с половиной лет находиться в гостях. Другой из приближенных Гитлера — генерал Верлимонт, отвечая трибуналу, вспоминал, как был испуган нездоровым и ненормальным бытом фюрера: его длительными, продолжавшимися до глубокой ночи разговорами за чайным столом, слишком коротким сном в утренние часы, тем, что он очень мало двигался, почти не выходил из подземелья.

Уединенная жизнь Гитлера в ставке имела чрезвычайно важные и роковые для него последствия. Бывший гитлеровский начальник отдела печати Эрнст Ганфштенгль, бежавший от нацистов, в своих беседах с Рузвельтом и Черчиллем говорил о понятии «корпус мистикум», то есть о некоем мистическом «массовом теле» Гитлера. И на самом деле, Гитлер, этот демагог и «пророк» нового социально–религиозного учения о спасении людского рода, в его представлении, существовал через массы. Он опутывал массы, ведя их к гибели. Ганф штенгль утверждал, что Гитлер нуждался в непрерывном самоутверждении точно так же, как масса постоянно нуждалась в его идеях и обещаниях для того, чтобы оставаться в состоянии слепой веры и покорности. Это было своего рода идеалом для немецкого педантизма. Иными словами, подобное могло произрасти только на немецкой почве. И если Гитлер видел в немцах свое «коллективное Я», то, в свою очередь, и та часть немецкого населения, которая была заражена индивидуализмом и честолюбием, не могла не взрастить подобный чертополох. Наци видели в Гитлере своего пророка, который сулил им райскую жизнь на чужих завоеванных землях. И не потому ли доведенные до фанатизма солдаты рейха, послушные воле своего фюрера, рьяно устремились на Восток?

Зимняя подмосковная битва жестоко поколебала идеалы немцев и положила начало развалу их слепой и послушной веры. И несмотря на то, что Германия владела обширными завоеванными территориями и Гитлер принял на себя верховное командование, пытаясь спасти пошатнувшийся свой престиж, так называемый контакт с массами стал теперь заметно утрачиваться. Распад мистического «массового тела» был толчком к его политическому краху.

Правда, влияние Гитлера на эту массу было еще велико, но трещина уже была видна. В конце той же зимы 1942 года министр пропаганды Геббельс посетил Гитлера в его ставке и записал потом в своем дневнике, что Гитлер живет, как в концентрационном лагере. Уединение и метод работы фюрера сказываются чрезвычайно отрицательно на его душевном состоянии. Гитлер признался ему, что он в последнее время чувствует себя больным и порой ему приходится бороться с сильными приступами головокружения. Геббельс считал, что длинная зима не прошла для Гитлера бесследно, поколебала его веру и подточила здоровье. Уже тогда Гитлер предчувствовал надвигающуюся катастрофу для империи. Однако всякое отступление представлялось ему непоправимой потерей престижа. Он инстинктивно чувствовал, что любой отход таил в себе опасность лично для него, поэтому жестокой и грубой силой противодействовал пагубному развитию событий.

Поражение под Москвой не давало ему ни минуты покоя. Мерещились заснеженные поля, он вздрагивал при одной мысли о русских морозах. И когда Гитлер отправился для кратковременного отдыха в Оберзальцберг, расположенный в живописных Альпах, он и там не находил себе покоя. Увидев выпавший снег, последний предвесенний снег, фюрер пришел в ужас. Он не мог больше видеть снега. Снег показался ему саваном, тем саваном, который накрыл не одну тысячу немцев под Москвой. Не зря записал в своем дневнике Геббельс, что Гитлер буквально бежал оттуда, не перенеся вида белого снега…