Кругом один обман - [6]

Я пробежала глазами первую страницу. Есть такое слово: шуткует. Не шутит, а шуткует. От подобного юмора меня буквально тошнит. Мне делается плохо. Юмор – это прежде всего ум, а без этого ингредиента суп не получится. Дурак не способен пошутить интересно. А Белый, скорее всего, принадлежит к этому подвиду.

Когда Белый ушел, я отнесла его рукопись в гараж. В доме я плохие рукописи не держу. Мне кажется, они как микробы отравляют все вокруг.

После его ухода я обнаружила на столе очки, которые он забыл. Я позвонила ему вдогонку.

– Вы забыли очки, – сказала я.

– Оставьте их себе, – великодушно разрешил Белый.

Очки оказались мне впору. Более того, они были легкие, удобные, видимость отчетливая, как будто я заново родилась. Мое сердце обдало благодарностью. Очки – это главная составляющая моей жизни. Я в них пишу и читаю. А чтение – пассивное творчество. Я беру в собеседники Антона Павловича, например, или Серегу Довлатова. Вернее, это они берут меня в свои собеседники. А что может быть роскошнее, чем общение с талантом? Только любовь, да и то вопрос.

У меня никогда не было хороших очков. То диоптрий не хватает, то оправа не держит, то давит за ушами, и от этого болит голова. А тут – и диоптрии, и оправа, и мир предстает очищенным от пятен. Лист – белый, буквы – черные, мысль не тормозится, ни за что не цепляется. Спасибо тебе, Борис.

А орхидею он мне, кстати, привез. В коробочке. Очень изысканно, но временно. Орхидея завянет через неделю, а очки останутся на года.

Борис Белый появился в моем доме через полгода с букетом желтых хризантем и с фотографией новой невесты. С фотографии глядела вполне очаровательная барышня лет сорока. Это была русская певица, приглашенная французским продюсером на гастроли. Моя домработница смотрела на меня насмешливо. Дескать, я получила отставку. Где певица и где я?

Мне было все понятно. Белый осознал, что со мной каши не сваришь, а ему некогда. Через полгода надо возвращаться в Москву. Не поедет же он один. Что ему делать в пустой убитой квартире на краю Москвы? К тому же певица действительно – яблоня в цвету, и очень милая.

– Замечательная девушка, – похвалила я. – Если хотите, приходите вместе с ней в гости. Пожарим шашлыки во дворе.

Я хотела поддержать Бориса, повысить его цену в глазах певицы.

Но… певица сорвалась. Она отвергла Бориса. И можно понять. Зачем он ей – старый, бедный и без Франции? У нее разворачивалась карьера, весь мир под ногой.

Борис звонил мне из Парижа в глубокой депрессии. Я его утешала:

– Найдем другую, не хуже.

– А как мои рассказы? – поинтересовался Борис сквозь депрессию.

– Рассказы замечательные. Вы – настоящий талант.

Борис молчал. Он хотел счастья в личной жизни. А успехи в работе – это так… говна пирога, как говорила его падчерица Катя.

Звезды на небе сошлись.

Я поняла: Фиму надо познакомить с Борисом. Свести. С одной стороны, сводничество – это порок, а с другой стороны – что плохого, если двое людей обретут свое счастье? В мире станет на одну любовь больше. И мир станет добрее. А мне вполне достаточно мешка картошки и очков. И удачно разложенного пасьянса.

Я сговорилась с Борисом, и Фима рванула в Париж за свой счет. Есть поговорка: для бешеной собаки сто верст не крюк. Для Фимы не существовало расстояний, когда речь шла о любви.

Прошло несколько дней. Борис позвонил мне поздно, почти ночью и обиженно спросил:

– Кого вы мне прислали?

– А что? – не поняла я.

– За кого вы меня принимаете?

– Вам Фима не понравилась? – догадалась я. – Почему?

– Дама полусвета. Не высшее общество, – дипломатично ответил Борис.

– А где вы видели в России высшее общество? Его выкорчевали сто лет назад.

– Но не до такой же степени…

Чем-то Фима напугала бедного Бориса.

– Ну ладно, – примирительно сказала я. – Ничего с вами не случится.

«Тоже мне граф Вронский», – подумала я.

Фима объявилась через неделю – веселая, с коробочкой французского мягкого сыра.

– Очень сильный мужчина, – похвалила она Бориса. – И техника хорошая. Мне понравилось. Только он никуда со мной не ходил, никому меня не показывал. Стеснялся.

– А Париж ты посмотрела?

– Что Париж… Какая разница где жить: на Елисейских Полях или в Люберцах? Главное, с кем…

Фима не унывала, и меня это радовало. У нее был позитивный взгляд на вещи: получилось – хорошо, не получилось – тоже хорошо. Переступила и пошла дальше.

Ночью мне приснились битые яйца. Это к деньгам. Откуда? Никаких денег не предвиделось.

Я села пить кофе, и тут раздался звонок. Звонил Политик. Невероятно, но факт. Он поздоровался и сказал, что все в порядке. Бумаги подписаны. Дополнительная пенсия – моя. Она называется вспомоществование.

Какое тяжелое, неповоротливое слово, как паровоз, сошедший с рельс. Это слово хорошо включать в актерское мастерство для разработки дикции: вспо-мо-щест-во-ва-ни-е… А всего-навсего: прибавка к пенсии.

– Надо позвонить в приемную, там все объяснят, – добавил Политик и продиктовал телефон приемной.

Голос у него был усталый, деловой. Похоже, он звонил из машины, делал необходимые звонки. Моя задача была не визжать от радости и не хрюкать от благодарности. Не задерживать человека. Все это я просекла по его голосу.