Кругом один обман - [16]

Если бы Нателла сказала: «Иди с богом, гуд-бай», ему было бы легче, но она страдала, и он страдал вместе с ней.

Казалось бы, узел разрублен, с двойной жизнью покончено. Должно наступить облегчение, но…

Это было тяжелое время. Как будто ампутировали прошлое и мучили фантомные боли.

Началась презентация.

Народу набежало много, человек сто. Для книжного магазина это – большая толпа.

Я сидела за столом рядом с Сандро. Слева и справа высадились издатели – молодые женщины, красивые и нарядные, как кинозвезды.

Зал захлопал, приглашая.

Я видела, что Сандро волнуется. Это была его первая книга.

Сандро поднялся. Интересно, как он выглядит со стороны? Для меня он был тот же: яркий, талантливый, красивый. А для непосвященных – внушительный старик с седой бородой.

– Мне семьдесят пять лет, – начал Сандро, – моему сыну три года.

Зал ухнул, но быстро затих.

– Я никогда не увижу свадьбу своего сына. И это меня печалит.

Я задумалась. С одной стороны, Сандро обрел новую молодую любовь, а с другой стороны – он нарушил ход времени.

Как распорядилась жизнь? Двадцать пять лет – отец. Пятьдесят лет – дед. А семьдесят пять лет – прадед. Значит, Сандро родил себе правнука.

Ребенок – это большое счастье, но и большой труд. В семьдесят пять лет взращивать человечка изо дня в день – большая нагрузка, особенно если у тебя нет лишних денег. А у Сандро нет лишних денег. По сегодняшним временам он – беден. Не голодает, конечно, но няньку ребенку нанять не может. Все на Верочке.

Верочка сидит в первом ряду, обняв своего цыганенка. Ее личико непроницаемо. Счастлива ли она?

А какой у нее выбор? Осталась бы в Сочи, вышла за ровесника, получила серую унылую жизнь, которая тянется долго, как степь. А сейчас она живет рядом с талантом.

Талант – это особая энергия. Зрители ощущали эту энергию и слушали, внимали, не дыша.

Сандро рассказывал о грузинском кинематографе, о грузинских короткометражках шестидесятых годов. Новое поколение, сидящее в зале, ничего об этом не знало.

Я с удивлением заметила, что в зале много молодых лиц и много особей мужеского пола.

Это непривычно. Обычно на культурные мероприятия ходят женщины.

Я сидела и думала: как изменилось время. Солнце светит другим, а мы, холстомеры, пребываем в тени и делаем вид, что солнце светит нам в макушку.

После Сандро выступали издатели. Сегодняшний издатель – это менеджер. Хороший менеджер – тоже особый талант.

Я наклонилась к Сандро и тихо спросила:

– Как я выгляжу? Я сильно изменилась?

– У тебя глаза, как у этого… как его… у Стаханова.

Стаханов – это шахтер, который в тридцатые годы дал две нормы угля. А может, пять. И этим прославился. Он был оружием сталинской пропаганды. При чем тут я и Стаханов?

– Что было у него в руках? – спросил Сандро.

– Отбойный молоток.

– Вот. У тебя глаза, как отбойный молоток.

Сандрик хотел сказать: личность сохранилась.

Меня это устроило.

– Ты что-нибудь снимаешь? – спросила я.

– Да. Пушкина.

– Что именно?

– Как это… Ну… В общем, там был Герман.

– «Пиковая дама», – догадалась я.

– Да! Господи, как это я забыл… Ну конечно, «Пиковая дама».

Я поняла: память говорит Сандрику «до свидания». Все портится от времени: самолеты, корабли, люди. Это называется энтропия. Рассеивание энергии.

После презентации Сандро пригласил всех в ресторан, но я не пошла. Мне уже вызвали такси, и было неудобно отменять заказ, хотя, конечно, хотелось праздника. И есть тоже хотелось.

Я стала прощаться.

– Ну как же, – огорчился Сандрик, – ведь я ради тебя все это затеял.

– Бороду покрась, – посоветовала я.

Шофер такси оказался вполне молодой брюнет с трехдневной щетиной.

Я села рядом. Я люблю ехать рядом с шофером, хотя это считается самое опасное место.

Я искоса приглядывалась: какой он национальности? Я умею считывать с облика национальную принадлежность. Я четко отличаю грузин от армян и сразу вижу азербайджанцев. Мусульмане имеют совершенно другую музыку лица, и поразительно – их язык похож на их лица. Казалось бы: как может быть язык похож на лицо? Может. Единый Божий замысел.

Я не выдержала и спросила:

– Какая у вас национальность?

– Чеченец, – хмуро ответил шофер.

– А как вас зовут?

– Шамиль. А что?

– Ничего. Так…

Я никогда не слышала чеченского языка. Я попросила:

– Скажите что-нибудь по-чеченски.

– Зачем?

– Интересно…

Он подумал, что бы сказать, и проговорил по-чеченски несколько фраз.

– Что вы сказали? – поинтересовалась я.

– Совесть моя спокойна. Я работаю.

– А можно еще раз?

Он повторил.

Я вслушивалась в язык – очень сложный, какой-то горный и дикий. Я не в состоянии была бы повторить ни единого слова. Я спросила:

– А к какой языковой группе относится чеченский язык? К тюркской?

– Нет. Ни к какой. Он один, в одном экземпляре. Кроме чеченцев на нем не говорит никто. Чеченцы уникальны.

– Я знаю. Кроме чеченцев никто не сажает пленных в зинданы. Я недавно перечитала «Кавказский пленник» Толстого. Там два царских офицера были захвачены в плен и сидели в яме. И сейчас в XXI веке – то же самое: воруют людей – и в яму. Что за манера такая?

Пауза. Я решила, что Шамиль не хочет это комментировать. Мы ехали молча.

Неожиданно для меня он проговорил:

– Кто с мечом к нам войдет, от меча и погибнет. Независимо от того – Ермолов это или Ельцин.