Круглый дом - [42]

Я сказал ему, что еще ни один священник в наших краях не стрелял сусликов.

– Монахини травят их газом. Вам бы понравилось, если бы вас травили газом в туннелях? Уж лучше помереть без мучений на воздухе. Они дохнут вот так! – Он щелкнул пальцами. – Опрокидываются на спину и глядят в небо. Ясно? На облака.

Отец Трэвис не смотрел на нас. Он вообще никуда не смотрел. Он махнул рукой, давая нам понять, что мы свободны. Мы привстали. Он был где-то далеко. Сложил пальцы домиком и приложил к ним лоб. Мы тихо прошли мимо него к двери, тихо убрали стул и отодвинули засов. Потом осторожно затворили за собой дверь и пошли к своим великам. Ветер усилился и сильно раскачивал фонарь на столбе. От этого свет плясал как безумный. Сосны стонали. Но воздух был теплый. Дул южный ветер, прилетевший на крыльях шаванобинеси, буревестника с юга. Дождевой птицы.

Глава 6

Секретные данные

Ветер гнал огромные горы облаков, которые неслись и неслись, пока небо не очистилось. Как ни в чем не бывало, словно никакой размолвки между нами не произошло, мы с отцом разговорились. Он сообщил, что у него состоялся интересный разговор с отцом Трэвисом. Я похолодел. Но оказывается, они беседовали о Техасе и о военных делах. Отец Трэвис на нас не настучал. И если отец тем вечером поведал Эдварду о своих подозрениях, то со мной он ничем таким не поделился – наверное, просто не захотел. Я поинтересовался, общался ли он с Сореном Бьерке. И сразу взял быка за рога:

– Про канистру спрашивал?

Теперь, когда отец Трэвис был вычеркнут из списка подозреваемых, я снова вспомнил про папки с судебными делами, которые мы с отцом привезли тогда домой. И еще спросил, допросил ли Бьерке брата и сестру Ларков.

– Он поговорил с Линдой.

Отец сильно нахмурился. Он же дал себе обещание не впутывать меня в расследование, не посвящать в его подробности и тем более не проводить расследование совместно со мной. Он понимал, куда это может зайти, во что я могу ввязаться, но в то же время он сам мало что знал. И его обуревало – чего я не понимал тогда, но о чем знаю сейчас, – чувство одиночества. Я был прав: это дело заботило только нас троих. Или, точнее, двоих. Так, как нас с отцом, мамино состояние не волновало больше никого – ни тетю Клеменс, ни даже маму. Никто не думал о ней день и ночь. Никто не знал, что с ней происходит. Никто, кроме нас двоих, отца и меня, не мечтал вернуть нашу жизнь в привычное русло, вернуть все к тому, как Было Раньше. Поэтому у отца просто не было выбора. И в конце концов ему ничего не оставалось, кроме как поговорить со мной.

– Мне надо съездить к Линде Уишкоб, – сказал он вдруг. – Она отказалась беседовать с Бьерке. Может быть, ты… хочешь со мной?

Линда Уишкоб привлекала внимание своей уродливой внешностью. Болезненно бледное треугольное лицо торчало над прилавком местного почтового отделения. Глаза навыкате таращились с идиотским выражением. Красные влажные губы смахивали на два мясных обрезка. Ее похожие на ворох коричневых ниток волосы торчали в разные стороны и заколыхались, когда она выложила на прилавок набор юбилейных марок. Она их достала специально для отца. Всем своим видом, вплоть до пухлых пальчиков с длинными ногтями, Линда напомнила мне пучеглазого дикобраза. Отец выбрал блок из пятидесяти марок, посвященных каждому штату, и предложил угостить ее чашкой кофе.

– У нас тут есть кофемашина, – отрезала Линда. – И я могу пить кофе бесплатно! – Она отнеслась к визиту отцу настороженно, хотя знала про происшествие с мамой. Все знали об этом, но никто не знал, что можно говорить, а что нет.

– Забудем про кофе, – сказал отец. – Я бы хотел с тобой потолковать. Может, тебя пока кто-нибудь подменит? Ты же не слишком занята.

Линда разомкнула влажные губы с явным намерением отказаться, но не смогла сразу придумать предлог. Она быстро договорилась с начальницей и вышла из-за прилавка. Из почты мы направились к закусочной «Здоровяка Эла» – крошечной забегаловке на другой стороне улицы. Я засомневался, что отец будет расспрашивать ее в «Здоровяке Эле», где в тесном помещении стояли шесть столиков впритирку. И не ошибся. Он не стал задавать Линде никаких вопросов, а завел бессодержательную беседу о погоде.

Разговорами о погоде отец мог заболтать кого угодно. Очень часто бывало так, что погода оказывалась единственной темой, обсуждая которую, люди полностью расслаблялись и мололи языком без умолку, а отец мог говорить о погоде до бесконечности. Закончив обсасывать текущую погоду во всех мыслимых подробностях, он переходил к обсуждению необычных погодных явлений за последние сто лет, о которых его собеседники знали по личным воспоминаниям, или по рассказам родственников, или из сводок новостей. Вспоминались погодные катаклизмы самых разнообразных видов. Но когда и эта тема исчерпывалась, приступали к погодным феноменам, возможным в будущем. Как-то раз, помню, отец увлеченно размышлял о погодных особенностях загробной жизни. Вот и сейчас они с Линдой Уишкоб долго и увлеченно толковали о погоде, а потом она встала и ушла.

– Пап, ну ты ее просто измочалил этим разговором.