Круги по воде - [16]

Дверь открыла бледная женщина в строгом платье с высоко взбитыми, очень светлыми, почти белыми, волосами. Первое, что подумал Виталий, было: «учительница», и уже потом: «Лучинина».

— Вы Ольга Андреевна? — спросил он.

— Да, — сдержанно, без всякого удивления ответила женщина.

Виталий представился.

— Пожалуйста. Проходите, — тем же тоном произнесла Лучинина, отступая в сторону и жестом указывая на открытую дверь в комнату, откуда сплошным золотистым потоком лился в переднюю солнечный свет.

Квартира оказалась небольшой — из двух комнат, очень скудно обставленных старой, видимо, привезённой из Ленинграда мебелью. Все только самое необходимое: буфет, обеденный стол, накрытый старенькой скатертью, дешёвый приёмник у окна, потёртый диван, несколько таких же стульев, фотографии на стене — это в первой комнате. Во второй виднелись большая, до потолка полка, набитая книгами, и угол широкой, с деревянной потрескавшейся спинкой кровати.

Лучинина жестом пригласила Виталия к столу и, поправив причёску, села напротив.

— Я вас слушаю.

Голос её был сухой и усталый.

Виталий немного сбивчиво объяснил ей причину своего прихода.

— …Мы с Женей учились вместе в школе, — закончил он, словно оправдываясь.

— Да?

Впервые она с интересом взглянула на него, но тут же снова опустила глаза.

— Да. Я его хорошо знал.

— Ну, тогда… — холодно произнесла она, — тогда вам, конечно, трудно поверить, что он мог покончить с собой.

Виталий насторожённо посмотрел на неё.

— Почему вы думаете, что мне трудно поверить?

— Ведь он был таким энергичным, самоуверенным человеком. Вы, должно быть, тоже его помните таким.

— Да… Но тогда почему же он покончил с собой? — невольно вырвалось у Виталия.

— Почему? — устало переспросила Лучинина. — Я думаю, он просто запутался в своих многочисленных… делах.

Последнее слово она произнесла с каким-то странным значением. И Виталию показалось, что Лучинина чего-то недоговаривает.

— Он вам рассказывал о них?

— Об одних рассказывал. О других… я узнавала сама. Случайно.

И снова какая-то странная интонация прозвучала в её голосе.

Виталию стало не по себе. «Мне это все кажется, — наконец подумал он. — Просто я знаю, что у них были плохие отношения. И вот теперь мне все кажется».

Но о делах Лучинина следовало узнать как можно больше. И какие бы отношения у него ни были с женой, она, видимо, многое знает. И надо, чтобы она доверилась Виталию, чтобы рассказала все без утайки, как это ей ни тяжело, ни неприятно. Правда, держится она очень спокойно. Но каждый переживает горе по-своему.

— В каких же делах он мог запутаться, Ольга Андреевна?

Она пожала плечами.

— О, у него хватало неприятностей. Он просто искал их, мне кажется.

— Вы говорите, он рассказывал вам…

— Его рассказы всегда кончались у нас ссорой. Он не умел, он совершенно не умел и, главное, не желал считаться с людьми, с реальными условиями, в которых он жил, в которых мы все живём…

В ней вдруг вспыхнуло какое-то давнее раздражение, она словно продолжала спор с мужем и уже не могла сдержаться. А чуткое, даже жадное внимание Виталия, так давно знавшего её мужа, как будто ещё больше подстёгивало её.

— …И он вечно ссорился с кем-нибудь, вечно кого-то разоблачал, наказывал или требовал наказания.

— Неужели он стал таким склочником? — недоверчиво спросил Виталий.

— Да нет же! Как вы не понимаете? У него, например, было такое выражение: «Работа по идеальной схеме». И такой работы он требовал от всех. И от себя тоже. А это же неосуществимо! Но он был поразительно упрям. И горяч. И самолюбив.

Она внезапно умолкла и, тяжело вздохнув, устало покачала головой.

— С ним было очень трудно. Очень.

— Все-таки он многого добился, — осторожно заметил Виталий. — Ведь завод…

— Вы сами видите, чего он добился, — с горечью оборвала его Лучинина. — Вы же видите. И сколько людей он восстановил против себя! Да вот! — она порывисто поднялась. — Я вам сейчас покажу. Это я нашла в его бумагах. Он мне этого письма не показывал.

Лучинина стремительно прошла в соседнюю комнату и тут же вернулась, держа в руке сложенный листок бумаги.

— Вот! Прочтите.

Она протянула письмо Виталию, и тот, ещё не развернув его, привычно отметил про себя: «Вырвано из тетради, школьной. Поспешно вырвано».

— А конверта нет? — поинтересовался он.

— Конверта там не было.

Виталий развернул письмо. Что-то вдруг на миг остановило его внимание, прежде чем он принялся читать. Почерк! Кажется, знакомый почерк. Но об этом потом. И Виталий стал разбирать неровные, торопливые строки.

«Я тебе это не забуду до самой могилы, — читал Виталий. — И ещё неизвестно, кто из нас туда раньше ляжет. Узнаешь меня. В землю себя закопать не дам. И управу мы на тебя найдём — не так, так эдак. Потому укоротись, пока не поздно. И поперёк дороги не вставай, завалим».

Лучинина следила за тем, как скользят его глаза по строчкам письма, и, когда ей показалось, что он дочитал до конца, она нервно сказала:

— Видите, до чего дошло?

— Вы разрешите мне взять это письмо? — подчёркнуто спокойно спросил Виталий.

Она снова пожала плечами.

— Пожалуйста.

— Скажите, Ольга Андреевна, — Виталий спрятал письмо во внутренний карман пиджака и собрался было закурить, но, спохватившись, спросил: — Вы разрешите?