Круги Данте - [78]

…Но нам, кому дано знать то, что есть в нас лучшего, не стоит идти вслед за толпой, тем более, когда мы обязаны противостоять ее ошибкам. Те, кто твердо следует разуму и здравому суждению, пользуются несомненной свободой, их не ограничивает никакой обычай; это не должно удивлять, потому что ими не управляют законы, а скорее они управляют законами.

Данте Алигьери

XIII эпистола (К Кангранде делла Скала)

Глава 52

Наступило тяжелое молчание, невыносимое, словно бездна разверзлась между двумя совсем незнакомыми людьми. Было даже слышно, как потрескивает огонь в светильниках. Искра от одного из них нарисовала красноватое пятно на полу. Выражение лица графа де Баттифолле изменилось, теперь на нем проступил новый интерес, отменявший, казалось, остальные заботы, которые заставляли его совсем недавно торопиться. Игра света и теней на его лице подчеркнула напряженное ожидание.

― Что вы хотите сказать? ― спросил наместник, ни на секунду не спуская глаз с собеседника. ― К чему вы клоните?

Данте кусал губы и смотрел в пол. Внутренне напряженный, внешне он выглядел печальным и замкнувшимся в себе, он сосредоточился на своих размышлениях.

― Что теперь будет со мной? ― наконец спросил он.

Баттифолле воспринял его вопрос спокойно, словно ответ на него был готов заранее.

― Мы заключили договор, ― произнес он. ― Уверен, что вы помните его условия. Вы предоставили мне ваши услуги, и я всем доволен.

― Но в действительности я не раскрыл никакой тайны, ― ответил поэт тем же бесстрастным тоном, не поднимая глаз.

― По моему мнению, ― объяснил Баттифолле, ― ваше расследование дало возможность поймать убийц. Вы слишком скромны…

― Я слишком глуп… ― прервал его Данте.

Граф замолчал. Он был смущен и, не найдя нужных слов, ограничился тем, что пристально смотрел на своего гостя.

― Я глуп, потому что действительно поверил, что мое участие что-то значит, ― продолжал поэт, подняв голову и посмотрев графу в глаза. ― Я глупец, потому что не сумел понять, что все мои шаги направляемы… более того, мной руководили, словно какой-то замечательной марионеткой, той же самой черной рукой, которая обычно дергает за ниточки во Флоренции… Как вы должны были смеяться над моим невежеством, мессер Гвидо Симон де Баттифолле, наместник и действительный исполнитель воли короля Роберта во Флоренции!

― Я вас не понимаю, ― возразил Баттифолле, но не смог выдержать обвиняющего взгляда поэта.

― Даже теперь, когда вы не можете смотреть мне в глаза, ― продолжал Данте с холодным спокойствием, ― без сомнения, вы могли бы насладиться бессилием и невежеством, которые отражаются в глазах того, кого обманули. Я признал это, понимаете? Потому что это тот самый взгляд, которым посмотрел на меня несчастный в камере, пока захлебывался собственной кровью. Страдающий, запуганный, лишенный надежд и жестоко обманутый.

Даже теперь, когда Данте бросал ему вызов, граф избегал смотреть на поэта. Он медленно повернулся и стал ходить по комнате; дошел до двери, но выйти из комнаты не собирался.

― Да, мессер граф де Баттифолле. Обманутый, ― продолжал поэт, свободный от давления своего собеседника. ― Потому что каждый миг он ждал момента, чтобы выйти из камеры. Он был уверен, что выберется из этой безнадежной ситуации, ― объяснил поэт надменно. ― И, конечно, он ждал, что язык останется при нем. Когда он потерял его вместе со способностью говорить, он потерял и свое оружие, свое единственное оружие ― возможность рассказать то, что знал; а с этим были связаны его надежды и его гордость. Вот что я увидел в том разбитом и окровавленном человеке. Но не было нужно, чтобы он рассказал мне еще что-то, потому что и без языка убийца раскрыл мне все то, что до сих пор я не был готов понять. Это нелепо, правда? Он посажен в хорошо охраняемую тюрьму наместника короля, но при этом надеется, что кто-то его освободит. И он был по-настоящему обманут, когда этот кто-то продемонстрировал, что не выпустит его на свободу.

― Рассказывайте… ― произнес граф без твердости в голосе. Он повернулся к Данте, но прежде закрыл дверь в комнату. Разговор снова превратился в приватный. ― Как мог он мечтать о спасении?

― О том же подумал и я, ― ответил Данте. ― Хотя не будет так уж опрометчиво предположить, что его тюремщик был тем самым человеком, который посылал ему сообщения и указания к действию.

― Ваши обвинения очень серьезны, ― сказал Баттифолле, лицо которого, почти по обязанности, превратилось в маску возмущения. ― Как вы смеете?..

― Я предположил, ― перебил его поэт. ― Разве не это умение вы больше всего ценили во мне? А теперь вам оно не правится? Или, возможно, вы не были готовы по-настоящему оценить его, хотя говорили обратное… Но я подозреваю, что, возможно, вы ни в коем случае не…

― И на чем базируются такие предположения? ― прервал хозяин дома почти с презрением, хотя у Данте было смутное ощущение, что граф чувствует себя побежденным.

― В том жестоком убийстве с внутренностями на дереве убийцы не так следовали моему произведению, как я ожидал! ― воскликнул Данте. ― Когда я сказал вам об этом, вы казались удивленным. Как же вы могли быть не удивлены? Но наивный Данте слепо пошел в другом направлении, не обращая необходимого внимания на детали. В тот момент я тоже был удивлен и даже испуган, не отрицаю, казалось абсолютно сверхъестественным и непонятным, как кто-то мог узнать мои мысли, наброски, которые не вышли в свет в окончательной редакции. Но позднее я обратил внимание на одну деталь, которая развеяла туман. Бывают моменты, которые переворачивают всю память человека, ― опыт изгнанника, не имеющего надежд, хотя этого вы никогда не смогли бы понять, ― добавил он вызывающе.