Круг - [4]

— Есть тут кто? — шепчет она.

Никто не отвечает.

«Ну и ладно, — думает она. — Перед лицом смерти мы все одиноки».

Мину просыпается оттого, что дрожит. Она замерзла, будто спала с открытым окном всю ночь. Ей тяжело дышать, кажется, что-то большое и тяжелое лежит на ее груди.

Она натягивает одеяло до подбородка и поджимает под себя ноги. Ей и раньше снились кошмары, но никогда не бывало так плохо, как сейчас. Никогда она не испытывала такого облегчения от вида своей, хорошо знакомой комнаты с обоями в желто-белую полоску.

Спустя некоторое время дышать становится легче, ноги и руки согреваются.

Она бросает взгляд на мобильник. Скоро семь. Пора вставать.

Мину встает с постели и открывает гардероб. Как бы ей хотелось, чтобы у нее был собственный, легко узнаваемый стиль вместо всех этих безликих джинсов, маек и кофт на каждый день. Она снимает с вешалки голубой свитер, и ей становится противно. Почему она такая бесцветная? Даже прически никогда не меняла. Вообще никогда. Интересно, что сказали бы ребята, появись она в один прекрасный день в чем-то необычном? Школьные неформалы, стилем которых она втайне восхищается, наверно, просто подумали бы, что она им подражает.

К тому же она терпеть не может покупать одежду, чувствует себя в модном бутике, как неграмотный в книжном магазине. Глядя на других, она понимает, что плохо, а что хорошо, идет одежда человеку или нет, а когда сама листает каталог или заходит в магазин, то всегда выбирает одно и то же. Черное. Темно-синее. Длинные свитера. Классические джинсы. Не очень глубокие вырезы. Никаких принтов. Одежда — это язык, который она понимает, но сама на нем не говорит.

Мину берет одежду и выходит в коридор. Дверь в спальню родителей закрыта, в ванной комнате на раковине лежит мокрая папина бритва. Наверное, уже ушел на работу, думает Мину. Мамино полотенце влажное, она, наверное, тоже встала, хотя у нее сегодня выходной.

Мину кладет одежду на стул, залезает в ванную, задергивает занавеску. Принюхивается. И чувствует запах дыма, идущий от ее длинных черных волос.

Ей приходится дважды намыливать голову шампунем, прежде чем этот необъяснимый запах вымывается из волос. Затем она накручивает на голову тюрбан из полотенца и чистит зубы. Ее взгляд останавливается на старой карте Энгельсфорса, висящей в рамке рядом с зеркалом. В прошлом году она надеялась, что родители отправят ее к тете Бахар в Стокгольм — учиться в гимназии. Ненавистная карта Энгельсфорса каждое утро напоминает ей о том, что переезд не состоялся и она все еще торчит в этой дыре.

Энгельсфорс. Красивое название, никудышный городишко. Глухомань, затерянная среди дремучих лесов, в которых то и дело без вести пропадают люди. 13 000 жителей, 11,8 процента безработных. Завод закрыли двадцать пять лет назад. В центре города пустуют помещения, выживают только пиццерии.

Главная дорога и железнодорожные пути делят город на две части. В восточной части находится озеро Дамшён, заправки, мастерские, закрытый завод и наводящие тоску многоквартирные дома. На западе расположен центр города, церковь, дом священника, таунхаусы, старое, давно заброшенное поместье и «виллы», стоящие на берегу идиллического канала.

Именно в этой части города, в светло-сером двухэтажном коттедже живет семья Фальк Карими. На стенах их дома — дорогие обои, практически вся мебель доставлена из дизайнерских бутиков Стокгольма.

Мама сидит у кухонного стола, когда Мину спускается вниз. Утренние газеты, которые обычно просматривает папа, лежат на столе аккуратной стопкой. Мама читает медицинский журнал, а перед ней стоит ее обычный завтрак — чашка дымящегося черного кофе.

Мину наливает в пиалу клубничного йогурта и садится напротив.

— И это весь твой завтрак? — спрашивает мама.

— Кто бы говорил, — отвечает Мину, но мама только улыбается в ответ.

— Йогурт, каша, бутерброд, йогурт, каша, бутерброд. Не надоело?

— А кофе пить не надоело?

— Когда-нибудь ты меня поймешь, — улыбается мама. И вдруг становится серьезной. — Ты плохо спала?

— Я видела ночью кошмар, — отвечает Мину.

Она рассказывает о своем сне и о том, как чувствовала себя, когда проснулась. Мама протягивает руку и щупает ее лоб. Мину отстраняется.

— Я не больна. Меня не знобило, температуры нет.

Мину знает, как быстро мама входит в роль врача. Ее голос становится другим: серьезным, профессиональным. Мимика и жесты делаются чужими. Такое случалось, даже когда Мину была маленькая. Папа ухаживал за ней, баловал конфетами и покупал комиксы, когда она болела. Мама вела себя как врач, ведущий прием пациентов.

Тогда это огорчало Мину. Повзрослев, она поняла, что все дело в защитной реакции — мама выходила из роли мамы и играла роль профессионала. Наверно, боялась, что родительское беспокойство, усиленное ее медицинскими знаниями, может выйти из-под контроля, стать неуправляемым.

— У тебя повышался пульс?

— Да. Но потом все прошло.

— Было тяжело дышать?

Мину кивает.

— Возможно, это был приступ панического страха.

— У меня не было никакого приступа панического страха.

— В этом нет ничего странного, Мину. Ты только что поступила в гимназию, в твоей жизни произошли серьезные изменения.