Кровопролития на Юге - [56]

Стражу тут же усилили, задержанного обыскали. Сборник псалмов с серебряной застежкой и письмо, адресованное «Г-ну Морелю, он же Катина», найденные у него, окончательно рассеяли сомнения; к тому же задержанному наскучил обыск, и чтобы его сократить, он признался, что он и есть Катина собственной персоной.

Немедля он был под изрядной охраной препровожден в суд, где г-н де Бавиль и местные судьи разбирали дело Раванеля, Вилласа и Жонке. Услышав новость, интендант так обрадовался, что, не сразу поверив в задержание столь важного лица, встал и пошел ему навстречу, дабы своими глазами убедиться, что это и впрямь Катина.

Из зала суда Катина доставили к герцогу Бервику, который задал ему различные вопросы, на которые пленник ответил; потом Катина в свой черед сказал маршалу, что имеет сообщить ему с глазу на глаз нечто важное. Герцог совершенно не опасался остаться наедине с Катина; велев все же покрепче связать ему руки и приказав Сандрикуру не уходить далеко, он дал согласие на беседу, о которой просил пленник.

Когда Катина остался один с маршалом и Сандрикуром, он попросил, чтобы его обменяли на маршала де Тайада, который томился в Англии в качестве военнопленного; он говорил, что в случае, если они на это не согласятся, с г-ном де Тайадом будут обходиться так же, как обойдутся с ним, Катина. Герцог Бервик с его аристократическими воззрениями, усвоенными с колыбели, нашел это предложение столь дерзким, что немедленно ответил: «Если это все, что ты можешь предложить, обещаю тебе, что через несколько часов тебя уже не будет в живых».

В соответствии с этим обещанием маршал отправил Катина обратно в суд, где ему в самом деле вскорости вынесли приговор. Суд над тремя остальными пленниками уже свершился, оставалось лишь вынести им приговоры. Катина и Раванеля как главных виновников присудили к сожжению живьем. Несколько судейских советников настаивали, что Катина следует привязать к четырем коням, чтобы они разорвали его на части, но большинство высказалось за костер, потому что это казнь более долгая, более суровая и более мучительная, чем разрывание на части.

Виллас и Жонке были осуждены к колесованию живьем с тою только разницей, что последнего следовало затем бросить, еще живым, в тот же костер, на котором сожгут Катина и Раванеля. Кроме того, приговор гласил, что каждый из осужденных должен быть подвергнут пытке обычной и чрезвычайной. Катина, человек неистового нрава, вытерпел пытку мужественно, но осыпая палачей проклятиями. Раванель перенес все мучения со сверхчеловеческой стойкостью, так что мучители выбились из сил прежде него. Жонке рассказал немногое, и все это были сведения, не имевшие большого значения. А Виллас показал, что заговорщики составили план похищения маршала и г-на де Бавиля, когда те поедут на прогулку, и добавил, что заговорщики собирались дома у некоего Боэтона из Сен-Лоран-д'Эгозра, проживающего в Мило в приходе Руэрг.

Между тем пытки и допросы затянулись; костер был сложен, эшафот построен, но уже наступала ночь, поэтому маршал отложил казнь на следующий день, не желая, чтобы столь важное действо свершилось при свете факелов и чтобы, по словам Брюе, злоумышленники из чцсла реформатов не могли потом утверждать, как уже бывало, будто осужденные, коих ведут на казнь, — не те, за кого их выдают власти; ему хотелось, чтобы весь народ при свете дня видел, что казнят именно Катина, Раванеля, Вилласа и Жонке. Однако наиболее вероятным представляется, что герцог Бервик и Бавиль опасались мятежа: не случайно они не стали устраивать казнь на обычном месте, а возвели эшафот и сложили костер у самого здания суда, напротив гласиса крепости, чтобы солдаты гарнизона могли быстро прийти на помощь в случае беспорядков.

Катина посадили в одиночку, откуда до зари раздавались его проклятия и жалобы. Раванеля, Вилласа и Жонке заперли вместе; всю ночь они пели псалмы и читали молитвы.

На другой день, 22 апреля 1705 года, их выволокли из тюрьмы и в двух телегах повезли к месту казни, потому что они не могли идти после допроса с пристрастием, во время которого им раздробили кости ног. Их разделили по видам казни, Катина ехал с Раванелем, Виллас с Жонке; для Катина и Раванеля был сложен один общий костер; Вилласа и Жонке ждали два колеса.

Сначала Катина и Раванеля привязали спина к спине к одному и тому же столбу, причем Катина поместили с подветренной стороны, чтобы его казнь продлилась подольше, и подожгли костер со стороны Раванеля.

Как и предвидели, эта мера предосторожности пришлась как нельзя более кстати любителям казней; дул ветерок, и пламя разгоралось наискосок, так что огонь медленно стал лизать ноги Катина, который, по утверждению автора «Истории рубашечников», переносил эту пытку с некоторым нетерпением. Раванель же до конца остался героем и распевал псалмы, прекращая пение только затем, чтобы подбодрить своего товарища по смерти, которого он не мог видеть, однако слышал его проклятия и стоны, а потом снова принимался петь и пел, покуда не задохнулся в пламени. В тот миг, когда он испустил дух, Жонке сняли с колеса; его перебитые руки и ноги безжизненно свисали; еще живого, его, словно бесформенный мешок, швырнули в полуугасший костер. Тогда Жонке крикнул Катина из пламени: «Мужайся, Катина! До свидания в небесах!» Несколько мгновений спустя столб, к которому был привязан истязаемый, прогорел снизу и рухнул, а Катина упал навзничь на горящие угли и вскоре задохнулся. Это обстоятельство нарушило план казни; к большому неудовольствию присутствующих она продлилась всего-навсего три четверти часа.