Кровное родство. Книга 1 - [75]

Она еще раз перечитала письмо. Раньше оно успокоило бы ее раненое самолюбие, придало уверенности в себе. Сейчас, когда в ее власти было отомстить, оно казалось ей никчемным и бессмысленным.

Медленно она разорвала письмо на мелкие кусочки.

– Ответа не будет, – проговорила она, пуская их по ветру.

Из своей спальни Элинор услышала, как по гравийной дорожке подъехал к дому и затормозил двухместный „триумф" Клер. Послышался смех, лай собак, хлопнула входная дверь.

Клер, в темно-сером свитере и спортивных брюках, и семнадцатилетняя Миранда, все еще в зеленой школьной форме, ворвались в спальню и бросились к Элинор.

– Ба, миленькая, мы так скучали!

После того как девочкам были вручены привезенные подарки (костюмы и сумочки на длинном ремне – все из „Блумингдейла") и рассказаны новости относительно работы и личной жизни Аннабел, Элинор спросила, стараясь придать своим словам шутливый тон:

– Что за ужасную историю ты собиралась поведать мне, Клер?

Клер стояла перед зеркалом, держа в руках только что подаренный ей льняной малиновый костюм. Прежде чем ответить на вопрос, она глубоко вздохнула, потом произнесла:

– Я занимаюсь общественной работой в Лондоне.

– Но, по-моему, это прекрасно! В красном кресте?

– Нет. В Национальном комитете за запрещение водородной бомбы. Месяц назад, помнишь, когда ты думала, что я у Бедфордов, на самом деле я участвовала в Олдермастонском марше протеста. Там было двенадцать тысяч человек. – Клер искала сочувствия в глазах Элинор. – Ах, Ба, если бы ты могла видеть всех этих людей – особенно матерей с маленькими детьми, которые не хотят, чтобы их малышей разорвало в клочья… В общем, пока тебя не было, я начала работать в офисе комитета в Лондоне.

– А как же с твоим курсом социологии? – спросила Элинор.

– Это может подождать. А вот бомба ждать не будет. Какой смысл становиться специалистом по социологии, если весь мир разлетится в клочья?

Элинор мысленно поблагодарила Шушу за ее предупреждение. Она только что рассталась с одной из своих внучек, и ей вовсе не улыбалось тут же потерять и другую. Подавляя бушующие в душе протест и отчаяние, она спокойно произнесла:

– Я горжусь тобой, Клер. Я хочу, чтобы ты рассказала мне обо всем этом как можно подробнее – и мне хотелось бы помочь вам. Кстати, нуда я задевала чековую книжку?

Суббота, 24 мая 1958 года

Квартира – она же студия – Скотта на Одиннадцатой восточной улице казалась одновременно пустой и забитой бумагами: на столах, креслах и даже на полу – повсюду громоздились кипы газет, писем и папок.

День клонился к вечеру. Лето еще не наступило, но жара уже давала себя знать, поэтому на Скотте не было ничего, кроме джинсов. Откинувшись на спинку большого вращающегося кресла, обтянутого черной кожей, он отхлебнул глоток белого вина, включил проигрыватель и сказал:

– О'кей, я готов.

Зазвучала неторопливая, чувственная мелодия.

В дверях кухни появилась Аннабел в строгом черном льняном костюме от Бергдорфа. Вид у нее был весьма смущенный.

– Только, ради всего святого, поменьше предметов туалета и поменьше пуговиц, – предупредил Скотт, – иначе я засну.

Аннабел коснулась руной прически, и волосы золотистой волной рассыпались по ее плечам. Медленно и не слишком ловко двигаясь в такт музыке, она расстегнула молнию на юбке; юбка упала на пол, и Аннабел, сделав шаг вперед, освободилась от нее. Теперь она осталась в приталенном жакете, черном французском трико, чулках с подвязками и туфлях на четырехдюймовом каблуке.

– Еще медленнее, – велел Скотт, – и держись с достоинством, переходящим в гордость. Это тебе упражнение для преодоления застенчивости, так что временами я буду включать свет.

– У этого жакета только две пуговицы, и я еще не сняла его. Вряд ли я смогу проделывать это намного медленнее, чем сейчас.

– Только не снимай туфли, – напомнил Скотт.

– А как же мне снимать чулки, не снимая туфель? Аннабел еще не закончила говорить, когда зазвонил телефон. Она застыла на месте, впившись в него глазами.

– Надо было оставить трубку снятой, – сказал Скотт. – Не обращай внимания.

– Я не могу, милый. Я дала им твой телефон. Они сказали, что все может решиться сегодня, еще до наступления вечера. – Аннабел подбежала к телефону. – Алло! Да… Меня? Он, как чудесно! – Она обернулась к Скотту: – Ты слышал? Выбрали меня!

– Поздравляю, – отозвался Скотт без особого энтузиазма. Он знал, что начиная с этого дня Аннабел постоянно будет в центре всеобщего внимания, с ней будут носиться, осыпать комплиментами. Уже сегодня вечером о ней заговорит весь Нью-Йорк, и симпатичные парни, с которыми ей придется общаться по работе, будут звонить ей, посылать цветы и приглашать в ресторан.

Аннабел закружилась по комнате, раскинув руки.

– Как мы отметим это, Скотт?

– Давай поженимся, – твердо ответил Скотт. Аннабел, удивленная, остановилась:

– Ты это серьезно?

– Я тебе докажу, что да.

Спустя некоторое время Скотт сказал, высунув растрепанную голову из-под смятых простыней:

– Я не могу идти к алтарю с ложью на устах.

– В каком смысле?

– Я никогда не был в Гонконге.

– Значит, ты сам выдумал всю эту сексуальную чушь?!

– Не совсем… Ой! Ой! Мой брат работает на фирме, импортирующей игрушки, и однажды его послали на полгода в Гонконг. Вот он потом и рассказывал все эти странные истории… Ой!