Кровавый разлив - [2]

Наталья Павловна уже около года не жила съ родителями. Она оставила ихъ, когда Арина Петровна выразила неудовольствіе по поводу того, что къ дочери ходитъ разный темный народъ. Къ Натальѣ Павловнѣ дѣйствительно приходило много людей, — молодежи и рабочихъ, — и сама она тоже много уходила изъ дому, и часто не возвращалась ночевать, часто давала у себя пріютъ разнымъ невѣдомымъ лицамъ. О. Павелъ сносилъ это молча, печально вздыхая, Арина же Петровна терпѣла со скрежетомъ зубовнымъ, цѣлыми днями сердито огрызаясь и осыпая дочь язвительными намеками. Но намеки Натальѣ надоѣли, и она изъ дому ушла. Не было бури при этомъ, ни сколько-нибудь шумной ссоры, — собрала свои вещи, сказала, что не можетъ стѣснять другихъ, но не хочетъ, чтобы стѣсняли ее, — и ушла… Къ родителямъ она потомъ заходила — не часто, и всегда только въ тѣ часы, когда бывалъ дома о. Павелъ; она говорила съ ними о разныхъ дѣлахъ и о разныхъ людяхъ, и только о себѣ не говорила, о томъ, чѣмъ занята, и какъ проводитъ дни. Но старики и сами знали, что дѣлаетъ дочь. Революціонерка, занимается пропагандой на литейномъ заводѣ, печатаетъ прокламаціи, — и не сегодня-завтра ее посадятъ… Разъ уже было арестовали Наталью, но должно быть важнаго ничего не вашли, продержали семь недѣль, а потомъ отпустили… Пробовала Арина Петровна умолить дочь, вернуть ее домой, на путь истины наставить, но ничего не выходило: съ первыхъ же словъ матери, ласковое, тихое, полудѣтское лицо Натальи становилось такимъ каменнымъ и рѣзкимъ, такая холодная пренебрежительность появлялась въ ея свѣтлыхъ глазахъ, и такая поднималась въ нихъ грозная сила, что — чувствовала Арина Петровна — одну только злобу и негодованіе рождаютъ всѣ укори ея и моленія… А потомъ ужъ не было и этого; дочь оставалась равнодушной и безразличной, совершенно спокойной, — точно и не слышитъ ничего изъ материнскихъ укоровъ, точно на другомъ краю безмѣрной степи стоитъ она, и не доходитъ голосъ…

Но отцу Павлу Наталья однажды сказала:

— Хочу жить по правдѣ, папаша, какъ совѣсть велитъ… Что же скажешь?..

Старикъ опустилъ голову, думалъ напряженно, пожималъ плечами, что-то неясно шепталъ… Потомъ, обративъ къ дочери успокоенное лицо, тихо ее благословилъ…

И когда, затѣмъ, приходила она къ нему, — всегда радостная, бодрая и свѣтлая, весеннимъ утромъ обвѣянная, ароматомъ юности звенящая, — тепло и радостно становилось старику, билось съ гордостью отцовское сердце, и умиленіемъ свѣтились глаза… Отъ жены онъ скрывалъ свои чувства. При женѣ хмурился онъ и ворчалъ на дочь, но внутренно весь наливался свѣтлой печалью, нѣжной печалью гордости и красоты, и въ молчаніи дочь благословлялъ…

3.

— Я вечеромъ зайду за чемоданомъ, — сказала Наталья Павловна. — А если не успѣю, такъ ужъ завтра

— У тебя тамъ, часомъ, не кпижки запрещенныя? — съ тревогой спросила Арина Петровна. — Ужъ вѣрно прокламаціи… Лучше бы ты ихъ въ другое мѣсто куда…

Наталья холодно, съ выраженіемъ брезгливости, посмотрѣла на мать…

— Чутье у васъ ничего себѣ,- сказала она:- какъ у сыщика… Ворочемъ, прокламацій нѣтъ… — И звонко разсмѣялась:- даю вамъ слово, что ни одной прокламаціи въ чемоданѣ нѣтъ. Будьте спокойны.

Наталья прошлась по комнатѣ и, остановившись противъ зеркала, стала себя разсматривать.

— Федоръ, — начала она:- а ты бы попробовалъ еще… Можетъ быть уѣхать бы тебѣ отсюда.

— Вотъ выдумала чего! — въ тревогѣ вскрикнула Арина Петровна. — Сама, Богъ тебя знаетъ, куда ѣдешь, и его тоже подбивать пришла… Куда ему ѣхать?

Наталья, не отвѣчая матери, все смотрѣла — то въ зеркале, на себя, то на брата.

— Ротъ… носъ… овалъ лица… — медленно, тихо и задумчиво говорила она. — Какъ будто и похожа я на тебя, и какъ будто и совсѣмъ не похожа… Не пойму.

Помолчавъ, она также задумчиво и неторопливо продолжала:

— Люблю я тебя?.. Люблю, да… Уважаю?.. Нѣтъ, Федоръ, не могу тебя уважать.

— Что за странный разговоръ?

— Вся эта обстановка… общество… обиходъ домашній… эти бѣлыя церковныя стѣны… Ты, Федоръ, слишкомъ близокъ къ церковнымъ стѣнамъ…

— Ты-то сама въ какихъ стѣнахъ живешь? — вызывающе огрызнулась Арина Петровна.

— Конечно, ты человѣкъ, уже давно сложившійся, — говорила Наталья. — Но все-таки… попытаться бы еще… Вѣдь такъ же нельзя, Федоръ, вѣдь нельзя же такъ! — со скорбной горячностью юнаго, любящаго и сильно страдающаго существа вскрикнула она.

— А пошла бы ты себѣ, Наталья, откуда пришла, — строго нахмурилась Арина Петровна.

— Ты взгляни, что вокругъ дѣлается… и ты посмотри на себя… Если бы ты былъ… ну хоть Васильковскимъ, что ли, я бы понимала тебя… Но, Федя, ты же не онъ, ты не онъ… Господи, я неужели толкъ изъ тебя такой же, какъ и изъ него!

Она сказала это со стономъ. И почувствовала вдругъ, что брата любитъ, горячо и сильно.

— Если бы ты былъ мнѣ чужой, я бы съ тобой объ этомъ двухъ словъ не сказала. Я мало надѣюсь на тебя… Но — братъ вѣдь ты!.. И мнѣ больно…

Она направялась къ двери.

— И придется, можетъ быть, говорить еще не разъ… Трудно мнѣ молчать… А теперь мнѣ идти… Такъ до вечера… или до завтра.

— Вернулась бы ты, Наталья, домой, — жалобно сказала Арнна Петровна. — Ѣдешь вотъ, а Господь одинъ знаеть, куда пріѣдешь.