Кровавый меридиан, или Закатный багрянец на западе - [22]

С подпорки дуги на шнурке свисал глиняный кувшин с водой. Малец взял его, напился и передал Спроулу. Потом принял обратно и допил, что осталось. Они устроились среди старых шкур и просыпанной соли и вскоре заснули.

В город они въехали, когда уже было темно. Повозку перестало трясти — это их и разбудило. Малец поднялся и выглянул. Звёздный свет освещал немощёную улочку. Повозка была пуста. Мул всхрапывал и бил копытом. Через некоторое время из тени появился человек, он повёл запряжённого мула по переулку в какой-то двор. Заставлял мула пятиться, пока повозка не встала вдоль стены, потом распряг его и увёл.

Малец снова улёгся в накренившейся повозке. Было холодно; он лежал, поджав ноги, под куском шкуры, от которой пахло плесенью и мочой. Всю ночь он спал урывками, всю ночь лаяли собаки, а на рассвете запели петухи и с дороги стал доноситься топот лошадей.

В первых лучах серенького утра на него начали садиться мухи. Он почувствовал их на лице, проснулся и стал отмахиваться. Через некоторое время сел.

Повозка стояла в пустом дворе с глинобитными стенами, рядом был дом из камыша и глины. Вокруг кудахтали и возились в земле куры. Из дома вышел маленький мальчик, спустил штаны, справил большую нужду прямо во дворе, поднялся и снова зашёл в дом. Малец взглянул на Спроула. Тот лежал, уткнувшись лицом в дно повозки. Отчасти он был укрыт своим одеялом, и по нему ползали мухи. Малец протянул руку и потряс его. Тот был холодный и одеревеневший. Мухи взлетели, а потом снова сели на него.

Когда во двор въехали солдаты, малец мочился, стоя у повозки. Солдаты схватили его, связали руки за спиной, заглянули в повозку, поговорили между собой и вывели его на улицу.

Его отвели в какое-то строение из самана и поместили в пустую комнату. Он сидел на полу, а сторожил его паренёк с безумными глазами, вооружённый старым мушкетом. Спустя некоторое время солдаты вернулись и снова куда-то его повели.

Шагая по узким немощёным улочкам, он слышал музыку — вроде бы фанфары, — и она становилась всё громче. Сначала рядом шли дети, потом присоединились старики и наконец — целая толпа загорелых дочерна деревенских жителей, все как один в белом, словно персонал заведения для умалишённых; женщины в тёмных rebozos[45] — некоторые с открытой грудью, с нарумяненными almagre[46] лицами — покуривали маленькие сигары. Толпа росла и росла, стражники с мушкетами на плечах хмуро покрикивали на зевак, и они шагали дальше вдоль высокой саманной стены церкви, пока не вышли наконец на площадь.

Там вовсю шла ярмарка. Бродячее лекарственное шоу,[47] примитивный цирк. Они прошли мимо клеток из толстых ивовых ветвей, где кишели крупные лаймово-зелёные змеи — обитатели южных широт; или покрытые пупырышками ящерицы с чёрными пастями, вымокшими от яда. Чуть живой старик-прокажённый вынимал из кувшина на всеобщее обозрение пригоршни ленточных червей и выкрикивал названия своих снадобий против них. Мальца и конвоиров толкали со всех сторон другие невежественные аптекари, торговцы вразнос и нищие, пока они не добрались до столика, на котором стояла стеклянная бутыль с чистым мескалем. В ней была человеческая голова, волосы плавали в жидкости, глаза на бледном лице закатились.

Мальца вывели вперёд, крича «Mire, mire»[48] и отчаянно жестикулируя. Он стоял перед бутылью, а ему предлагали рассмотреть её как следует и разворачивали к нему лицом. Это была голова капитана Уайта. Ещё недавно воевавшего с язычниками. Малец взглянул в утопшие невидящие глаза бывшего командира. Оглянулся на селян и солдат, не сводивших с него глаз, сплюнул и вытер рот. Не родня он мне.

Вместе с тремя другими оборванцами, оставшимися в живых после похода, мальца поместили в старый каменный корраль. Щурясь, они тупо сидели у стены или бродили по периметру по засохшим следам от копыт мулов и лошадей, блевали, справляли большую нужду, а с парапета улюлюкала ребятня.

Он разговорился с худеньким пареньком из Джорджии. Так худо мне было — сил нет, признался тот. Боялся, что помру, а потом стало страшно, что не помру.

Я в горах видал человека на коне капитана, сказал ему малец.

Ну да, подтвердил паренёк из Джорджии. Они убили его, Кларка и ещё одного — так и не знаю, как его звали. Приезжаем в город, а на следующий день они засаживают нас в calabozo,[49] и этот самый сукин сын заявляется туда со стражниками. Они гогочут, пьют и разыгрывают в карты — он и его jefe[50] — коня капитана и его пистолеты. Голову-то капитана ты небось видел.

Видел.

Жуть. В жизни не встречал такого.

Давно уже, наверное, замариновали. По правде говоря, им и мою бы надо замариновать. Чтобы больше не связывался с таким болваном.

Весь день они перемещались от стены к стене, прячась от солнца. Паренёк из Джорджии рассказал, что мёртвые тела их товарищей выложены на рыночных прилавках для всеобщего обозрения. Безголовый капитан валяется в грязи, его уже свиньи наполовину объели. Он вытянул в пыли ногу и прокопал каблуком ямку.

Готовятся отправить нас в Чиуауа.

Откуда знаешь?

Так говорят. Не знаю.

Кто это так говорит?

Вон тот, Шипман. Он немного болтает по-ихнему.