Кровавый коктейль - [29]

Я долистывала последний альбом, до неприличности ускоряя темп. Кажется, теплее, а может, горячо. И мне необходимо в школу, пока не закончилась вторая смена.

— Елена Ивановна, спасибо большое и за чай, и за вашу откровенность. Я думаю, что ваш рассказ поможет мне и я раскрою тайну гибели вашего сына.

— Таня, неужели за это можно убить человека? Ведь Витя был тогда совсем еще ребенком. И подпал под влияние друзей. До сих пор не понимаю, почему он к ним так тянулся.

А мне кажется, что я знаю, почему: Елена Ивановна, любящая сына до самозабвения, попросту лишила его всех человеческих прав, превратив в собственную игрушку. Музыкалка, нелюбимая мальчиком, театры вместо футбола и даже катание с горки под строгим маминым контролем. Она его небось на горшок лет до десяти сажала, не пуская в туалет. И в результате — попытка мальчика обрести себя, проявить свое «я» любой ценою. А тут перед ним сверстники, обладающие полной свободой, бесконтрольные, вольные, как птицы. Тут мама скорее играла в воспитание ребенка, чем направляла процесс становления личности. Когда все слишком хорошо — это тоже плохо. Наукой доказано.

Но о своих талантах Макаренко или Песталоцци я не стала говорить Елене Ивановне. После драки кулаками не машут.

Я уже надела шубу и вдруг подумала, что школа совсем рядом. Нет смысла ехать на машине, да еще с шикарным «хвостом». Неплохо было бы пройти туда незаметно, оставаясь для «хвоста» в искомой квартире.

Я снова поманила хозяйку в ванную: кто ее знает, а вдруг они все-таки слышат нас, хоть вроде бы это и невозможно. Снова включила воду.

— Елена Ивановна, не можете ли вы меня выручить? Я хотела бы проскочить в школу незамеченной. Неплохо было бы, чтоб меня не узнали, когда я выйду.

— Конечно, Таня. Если вы найдете того, кто убил Витю, вы будете для меня самым главным человеком на свете. У меня больше нет никого на этом свете. Чем вам помочь?

— Дайте мне какой-нибудь теплый платок, ремень, пакет и, если подойдет, другую обувь, попроще какую-нибудь.

Женщина вышла из ванной, направилась в зал, откуда принесла и молча, соблюдая конспирацию, протянула мне пуховый платок, кожаный мужской ремень. Из шкафа в прихожей достала вместительный черный пакет. Затем, порывшись на обувной полке, протянула мне войлочные сапоги, которые в народе величают «прощай, молодость».

Затянув ремень на шубе и повязав платок, прикрыв лоб, натянула сапоги: маловаты, но десяток минут потерпеть можно.

Взглянув на себя в зеркало, я осталась довольна. На меня смотрела оттуда миловидная «Феня Тряпочкина». «Рашен герл», — констатировала я.

Сложив свою обувь и кокетливую норковую шляпку в пакет, я сказала хозяйке шепотом:

— Через час или через полтора все верну. Я позвоню три раза. Другим не открывайте.

Она кивнула молча и открыла мне дверь.

Я тенью выскользнула из подъезда и пошла, ссутулившись, опустив голову и слегка припадая на правую ногу, искоса поглядывая на «Audi».

Похоже, в таком виде моя персона их не интересовала, что мне и требовалось. Проследовав мимо стоявших парочкой машин, я скорчила рожу и показала язык. И хоть я была спиной в это время к Корявому и его соратнику или соратникам, жест предназначался именно им. Охраняйте мою «девяточку», мальчики, а я прошвырнусь по свежему воздуху.

Выйдя со двора, я отбросила хромоту и поскакала юным зайчиком. Через две минуты вошла в ворота школы и сразу свернула за угол — принять достойный вид — не пугать же добрых людей. Сменив обувь Елены Ивановны на свои высокие стильные сапоги с пряжками на лодыжках, а платок на шляпку, выпустив из нее белокурый локон, я на ощупь подкрасила губы и только потом вошла в здание школы.

Выяснив у вахтера местонахождение учительской, я пошла по узкому коридору, слева в котором находились окна, а справа — раздевалки, загороженные металлической решеткой, как в зоопарке. Выйдя из него в другой коридор, расположенный перпендикулярно первому, я остановилась в тяжком раздумье: лестниц оказалось две — справа и слева. Махнув рукой, я свернула на левую. Она вывела меня прямо к двери учительской.

Школа явно не высшего сорта: мрачноватые крашеные стены, ободранный пол, а в учительской почти полное отсутствие мебели. И абсолютная тишина везде: и в коридорах, и в учительской. Пройдя через нее в кабинет завуча, я наконец-то обнаружила признаки жизни.

— Простите, пожалуйста, — обратилась я к светловолосой полной женщине бальзаковского возраста, — я хотела бы видеть Яковлеву Наталью Александровну, это возможно?

Я рассчитывала на удачу, хотя вполне могло быть, что она заболела, уволилась, ушла на пенсию или просто у нее методический день. Но фортуна, очевидно, благоволила ко мне сегодня.

— У нее урок в семнадцатом кабинете.

— Спасибо большое. А когда кончится урок?

— Через пять минут. Подождите в коридоре, девушка.

Я вышла в коридор и стала любоваться слегка устаревшей наглядной агитацией типа «Учись учиться», размещенной на стенах в коридоре. Такие призывы я еще из своего детства помню. Вероятно, здесь исходили из принципа: «Все новое — это хорошо забытое старое».

Прозвенел звонок мощностью в огромное количество децибелов. Я от неожиданности чуть не упала. И тут же поднялось нечто невообразимое. Дикие вопли чередовались с хлопаньем дверей, которое произво-дилось с такой силой, будто их пытались сорвать с петель. Здание школы сотрясалось от топота ног и, кажется, было готово развалиться по кирпичикам. Непонятно, как оно выдерживало столь мощный резонанс.